Постукивая тростью по обледенелому тротуару, Иван Максимович шагал быстро и уверенно, то и дело поглядывая на саквояж, с которым он по-прежнему обходился бережно, даже стараясь не слишком им размахивать. Выглядел Прокофьев встревоженным и озабоченным. Разговор с Турецким сильно подействовал ему на нервы. Это ж надо, обвинить его, Ивана Максимовича Прокофьева, в убийстве Кати! Это даже не бред, это совершенное чёрт-те что!
Иван Максимович сердито крякнул и сплюнул.
Похоже, этот Турецкий совсем выжил из ума. «Еще чего доброго сфабрикует улики и отправит меня на скамью подсудимых, — подумал Прокофьев. — У них это быстро делается, когда нужно найти крайнего и навешать на него всех собак!»
При мысли о тюрьме Ивану Максимовичу стало так плохо, что он вынужден был остановиться и достать из кармана валидол. Лишь запихал таблетку валидола под язык, Прокофьев продолжил путь.
«Ну, ничего, — подумал он, заставляя себя успокоиться. — Я ещё найду на тебя управу. И на тебя, и на того, кто стоит за твоей спиной».
Иван Максимович был уверен, что Турецкий делает из него «козла отпущения» по указке сверху. Турецкий — всего лишь исполнитель. А за ниточки дергают другие люди. И Прокофьев даже знал, кто.
— Я еще выведу тебя на чистую воду, — с усмешкой пробормотал Иван Максимович. — Я еще заставлю тебя раскаяться, дьявол.
Однако, искать дьявола Ивану Максимовичу не пришлось, поскольку минуту спустя тот объявился сам. Не было ни вспышки молнии, ни завывания ветра, ни вонючего облака серы. Всё произошло буднично и просто.
Большая черная машина поравнялась с Прокофьевым. Тонированное стекло поползло вниз, а знакомый голос проговорил из глубины салона:
— Здравствуйте, Иван Максимович! Не угодно ли проехаться со мной в машине? Нам нужно серьезно поговорить.
Ивану Максимовичу было «не угодно», однако возражать он не стал. Таким людям не возражают, их беспрекословно слушаются. Слушаются все. И Прокофьев, при всей его старческой строптивости, был не исключением.
— Вы уверены, что мы не можем поговорить на свежем воздухе? — на всякий случай уточнил он.
— Уверен, — ответил голос из глубины салона. — Разговор слишком серьезный.
— Что ж, если вы настаиваете…
Иван Максимович вздохнул и послушно шагнул к остановившейся возле бордюра черной, похожей на гроб, машине. Кожаный саквояж плавно покачивался у него в руке.
47
На улице уже стемнело. Что-либо предпринимать было, пожалуй, уже поздно, поэтому, поколебавшись немного, Александр Борисович направился в гостиницу.
Резкий ветер пронизывал до костей. Кроме того — совершенно не по сезону — стал накрапывать мелкий, холодный дождик, с вплетенными в дождевые струи хлопьями мокрого снега.