— Ладно, — сказала Мария Ивановна и всхлипнула в последний раз. — Пойду сделаю кофе.
— Лучше чай, — сказал Илья Иванович. — От кофе у меня побаливает сердце.
Дождавшись, пока женщина ушла, Митрохин принялся расхаживать по комнате, осматривая картины и фотографии. Он видел их сотни раз, но тогда Симонов был жив, и всё это воспринималось как-то иначе.
Теперь Симонова не было. Ни дома, ни в городе, ни в природе. Его не существовало. Пустое место — вот, во что он превратился. Сознавать это было немного странно, но приятно.
Ну, допустим, эта картинка… Митрохин остановился возле картины, изображающей безлюдный берег какого-то северного моря, заросший могучими соснами. Симонов не чаял в этой картинке души. Однажды Илья Иванович, объясняя что-то, ткнул в центр картинки пальцем, — так Симонов чуть с ума не сошел от ярости и испуга. Принялся кричать, размахивать руками.
А теперь Симонова нет. И можно сделать вот так…
Митрохин послюнил палец и потер одну из сосен. Затем сколупнул кусочек масляной краски ногтем. На картине осталось едва заметное пятнышко. Илья Иванович посмотрел на него и усмехнулся.
И никакой Симонов ничего не скажет. Можно сорвать эту чертову картину и помочиться на нее! Пусть Симонов перевернётся в своем дубовом, украшенном бронзовыми вставками, гробу!
Впрочем, не перевернется. Потому как Симонов нынче — груда гнилого мяса, в которой нет ни проблеска жизни, ни смысла. Куча никому не нужного дерьма.
«А я вот жив и здоров, — подумал Митрохин и с удовольствием погладил ладонью свой круглый, тугой живот. — И проживу еще лет двадцать, а то и тридцать — если повезёт!»
В гостиную вошла Мария с подносом в руках.
— Тебе помочь? — деликатно поинтересовался Илья Иванович.
— Нет, не надо. Я уже всё принесла.
Женщина поставила поднос на журнальный столик. Митрохин, воспользовавшись тем, что Симонова стоит к нему спиной, еще раз колупнул картину и вытер испачканный палец черным шелковым платком.
— Садись пить чай, — сказала Мария.
Митрохин прошел к столику и уселся в глубокое кресло, с удовольствием отмечая, что на подносе, помимо чайных чашек, стоят вазочки с вареньем. Он обожал варенье.
— Ох, Илюша, как же мне плохо, — пожаловалась Мария. — Я совершенно не умею жить одна.
— Я тебя понимаю, — кивнул Митрохин. — Теперь тебе придется жить заново.
— В том-то и дело. — Мария вздохнула. — Но я даже не знаю, с чего начать. Я ведь никогда не вникала в бизнес мужа. Он зарабатывал деньги, я — занималась домом. Даже если бы я захотела, он бы не стал посвящать меня в свои дела. Он считал, что место женщины у плиты.