Положа руку на сердце, он был ей ужасно интересен с самого первого взгляда. Начать с того, что он казался ей похожим на Штирлица, не лицом, конечно, хотя немного и лицом тоже — оно у него было тонкое, интеллигентное. Лицо много думающего, много работающего головой человека, которому неведомы черные помыслы. Кроме того, было видно, что он силен физически, к тому же он был аристократично седоват, носил костюмы, сидевшие на нем, как вторая кожа, — и костюмы были хороши, и фигура, которую они так изящно облегали. Но окончательно ее сразило то, что неосознанно проникает в самое сердце многих женщин, — его голос. Глубокий, грудной, по-мужски низкий, богатый обертонами голос, на звук которого отзывалась каждая клеточка ее существа…
Вскоре она уже ужасно ревновала его к женщинам, которые так и липли к Игорю Кирилловичу. Особенно она ненавидела одну — яркую, шумную эстрадную певичку, знаменитость между прочим, посмотреть на которую сбегались чуть ли не все остальные сотрудники. Нежная Лена просто зубами начинала скрипеть, когда эта Долли по-хозяйски врывалась к ним в офис в своих дорогих шубах, вся, как елка, увешанная драгоценными побрякушками. Никогда ни стесняясь, ни на кого вообще не обращая внимания, она хозяйски завладевала Игорем Кирилловичем, плотоядно при этом облизывалась, как мартовская кошка, и тогда только и слышно было: «Игоряня, то, Игоряня, се!» Лена видела, что шеф чувствует себя неудобно, что он пытается вырваться из лап этой бесцеремонной хищницы, но почему-то делает, как казалось ей, недостаточно энергично. Даже дома, когда она видела эту Долли Ласарину по телевизору, она с ходу переключала программу к великому неудовольствию отца и брата. Они жили вчетвером (в одной комнате она с матерью, в другой — отец с братом) в такой крохотной квартирке, что, если кто-то включал телевизор, его невольно приходилось если не смотреть, то слушать всем остальным. Может быть, еще и поэтому она чуть не с детства мечтала выйти замуж и уехать от отца с матерью, а особенно когда вернулся из армии комиссованный врачами братец, у которого от армейской науки поехала крыша…
И конечно же Игорь Кириллович не знал, а она знала, насколько для нее серьезно было его присутствие в ее жизни. Он-то как раз и стал ее принцем, ее первой любовью, ее, если угодно, первым мужчиной. Лена не раз представляла себе, томясь ночью в постели и стараясь не слышать застрявших у телевизора брата с отцом, как она ложится с ним и он ее обнимает и нежно гладит… везде-везде, даже там, где совсем стыдно… И краснела в темноте от этих своих желаний. Но днем и вида не подавала, какое пламя бушует у нее внутри, упаси боже. По крайней мере, ей так казалось, что не подавала. А про себя думала даже на работе: «Когда я выйду за него замуж…» Она уже как бы и не сомневалась, что выйдет за него. А когда выйдет, тогда у нее будет не только самый замечательный на свете муж — у нее будет и нормальная квартира, и такие же шубы и побрякушки, как у этой отвратной Долли, и спокойный уверенный взгляд, как у еще одной пассии ее Игоря Кирилловича, которую звали Анной Викторовной или Нюсей. Эта стриженная под мальчика крашеная блондинка не блистала особо красотой, но удивляла Лену замечательно умным взглядом, сразу подмечавшим все. Лена ее глаз даже побаивалась — казалось, Нюся читает ее душу, как книгу. А порой в них прыгали смешливые искорки, которые, как казалось Лене, тоже имели отношение только к ней одной. Вот поди ж ты — и не очень красивая, и одевается как-то не очень женственно, а выглядит всегда почему-то притягательно! Эта всегда старалась подчеркнуть, что у нее с шефом чисто деловые отношения. Но и другие отношения тоже были — это Лена больно чувствовала всем своим существом, хотя в душе была уверена, что все эти Нюси и все эти нюансы абсолютно неважны, потому как они — всего лишь до поры до времени. Когда она будет его женой, эти бабы отпадут сами собой, у шефа в них не останется никакой необходимости…