7
— Вот, скажи, салага, я — генерал армии, сижу в этом забытом богом уголке! Это справедливо?! — бушевал Магнит Рогачевский на своей генеральской даче на Николиной Горе.
И в общем, ничего экстраординарного в этом не было.
— Я — боевой командир, полки в атаку водил, а теперь сижу в этом кукуево-мамуево и хоть бы кто вспомнил! А раньше чуть что, Магнит Игнатьевич, пожалуйте к нам, помогите ради бога, ваша стратегия, ваша сноровка… А теперь старина Магнит никому не нужен получается… Ну уж нет! Ты, Василий, запомни, заруби себе на носу: Магнит Рогачевский еще любому вшивому ФБР фору даст! А эти-то, нынешние, ничего толком сделать не могут. Посмотри, до чего страну довели! Продались ихней Америке! Предатели! Отщепенцы! Ренегаты! Я бы даже сказал, прости за грубость, оппортунисты! Авторитет России подорван! Внимаешь тому, что я говорю? Подорван, к чертовой матери! Вот. Раньше нас уважали, боялись, лебезили, чтобы мы на них ядерную бомбу не сбросили. А теперь порядки свои на нашей Родине устанавливают. Свои законы диктуют. Осудили они, видите ли, действия России в Чечне! А их, можно подумать, спрашивал кто-нибудь?! Без них не разберемся? Хотя не разберемся, конечно. Потому что командование из одних бездарей состоит. Меня бы спросили, я бы показал, что делать нужно. Я бы эту Чечню мятежную за две недели к ногтю прижал! Понимаешь?
Василий — несчастный (а может, как раз и напротив, чрезмерно счастливый) солдат-срочник, волей судьбы оказавшийся охранником на даче отставного генерала армии, — выслушивал распалившегося Рогачевского с тоской во взгляде и урчанием в желудке. Время обеда давно прошло, а он никак не мог улизнуть от разворчавшегося старика, вспомнившего вдруг боевую юность. Он то и дело кивал головой в ответ на риторические вопросы генерала и молил бога, чтобы это поскорее закончилось. Его более удачливый напарник уже давным-давно успел пообедать и теперь периодически заглядывал с улицы в окно, глумливо усмехаясь. Василий втихаря грозил тому кулаком и снова с выражением беспредельной преданности и живейшего интереса устремлял взор на Рогачевского.
Во времена неподдельного индустриального и коммунистического энтузиазма, в двадцатые — тридцатые годы новорожденных детей именовали в честь самых разных символов эпохи — Коммунистического Интернационала, Ленина, Сталина, Маркса, Энгельса как по отдельности, так и вместе взятых. И пошли по стране сотнями и тысячами Октябрины, кимы, пионерии, мэлоры и прочие экстравагантные имена.
А маленького Рогачевского родители назвали в честь строительства крупнейшего металлургического комбината. В принципе, ничего против своего имени Магнит Рогачевский не имел, бывали случаи и похуже, скажем, его одноклассника и лучшего друга Семенова звали Оюшминальдом, что расшифровывалось ни больше ни меньше, как «Отто Юльевич Шмидт на льдине»!