Даже среди уравновешенных литовцев Казис Лапшис казался олицетворением спокойствия и флегматичности. Никто и не догадывался, какие мысли роятся в его блеклой голове, какие бури бушуют в его неподвижной с виду душе.
В последние недели Казис Лапшис был сам не свой. Операция, в которой он принимал самое непосредственное участие, явно выходила из-под контроля. Он удивлялся, как это начальство (не здешнее, а то — московское) до сих пор ничего не видит. Или они совсем там ослепли за своими бумажками, в своих уютных офисах?
А расстраиваться было от чего. Агенты влияния, которых российские спецслужбы внедрили в экономический и политический истеблишмент Литвы, внезапно стали проявлять излишнюю самостоятельность. Эти остолопы забыли, что они здесь всего лишь наместники, и, судя по развернутой деятельности, почувствовали себя настоящими царьками.
Лапшису это не нравилось. Он сам по долгу службы (на этот раз — литовской) должен был составлять отчеты о деятельности русской мафии в Вильнюсе и Каунасе и видел, до какого беспредела дошли Отаров и Петров. Не бизнесмены, а разнузданные юнцы, которых некому приструнить! Даже развернутая антипрезидентская кампания не сделала их скромнее и не умерила их воистину волчьих аппетитов.
Этому пора было положить конец. И он, Казис Лапшис, сделает это, чего бы ему ни стоило.
Такси остановилось возле серого пятиэтажного дома, на первом этаже которого уютно расположилась хлебная лавка — оттуда доносился вкусный запах горячего, свежеиспеченного хлеба.
Лапшис расплатился с таксистом и выбрался из машины. Когда машина уехала, он, по своей обычной привычке, сунул руки в карманы и немного постоял так, вдыхая свежий ветер и незаметно поглядывая по сторонам. Старая вильнюсская улочка была полупустынна. Две женщины с детскими колясками, негромко переговариваясь, прошли мимо Лапшиса и свернули в скверик. Какой-то старик проковылял, тяжело опираясь на изящную белую трость с лакированным круглым набалдашником.
Лапшис проводил его взглядом и неторопливо двинулся к дому, вдыхая запах хлеба, заставлявший вспомнить о детстве, о русской деревне, о потрескивании печки в зимний вечер и о прочих не менее приятных вещах.
Поднявшись на второй этаж, он остановился перед массивной деревянной дверью и нажал пальцем на звонок. Звук у звонка был мелодичный и переливчатый. Лапшису пришлось нажать на кнопку звонка еще дважды, прежде чем дверь открылась.
Невысокий, полный мужчина со светлыми волосами, одетый в красный восточный халат, кивнул Лапшису и впустил его в прихожую.