— Да! — она улыбнулась в трубку. — Да, я уже выхожу… Нет, что ты, никаких дел у меня сегодня нет, просто чуть задержалась… Уже еду!
Она наконец посмотрела, да еще и с укором, на онемевшего от бешенства Турецкого:
— Я буду часов в десять… Ну, в крайнем случае, в половине одиннадцатого. Пока!
После того как за Ириной Генриховной захлопнулась дверь, способность к какой-либо жизнедеятельности вернулась к ее мужу не сразу. И проявилась в форме, в общем-то для него не характерной. Яростно сплюнув, Александр Борисович схватил лежавший возле тарелки с успевшей подернуться жиром котлетой нож и со всего маху швырнул его на пол. Нож, как выяснилось, оказался довольно острым, а бросок профессиональным: некоторое время Турецкий злобно разглядывал воткнувшийся в пол, словно кинжал, ножик. Потом резко поднялся на ноги, поморщившись при этом от боли, и направился вон из кухни: мало того что котлета оказалась казенной и успела остыть, так и аппетит пропал напрочь.
Впрочем, он не кисейная барышня, чтобы сдаваться на милость эмоций целиком и полностью. Тем более что на самом деле он сильно преувеличил, уверяя жену, что вечер у него свободный. Так что заняться есть чем… Прослушает кассету с опросом вдовушки, может, появится материал к размышлению… Обдумает, если есть что, и принципиально ляжет спать до прихода жены — пусть знает!
И хотя Турецкий прекрасно понимал, что вряд ли на Ирину Генриховну произведет должное впечатление то, что муж не стал ждать возвращения беглой супруги к домашнему очагу, к выполнению своего плана он приступил немедленно, вставив принесенную кассету в диктофон, найденный на Иринином письменном столе. Судя по тонкому слою пыли, им давно не пользовались. Еще бы! Где уж тут думать о работе, когда главное дело — нянчиться с плетневским отпрыском! Хорошо еще, что хоть батарейки не сели… Турецкий поудобнее устроился в своем любимом кресле, поставил диктофон на колени и нажал клавишу воспроизведения. И почти сразу же раздался грудной и настолько завораживающе-красивый женский голос, что у него временно вылетели из головы собственные неприятности.
Судя по всему, за кадром остался вопрос, только что заданный Плетневым, запись он включил на ответе вдовы…
«— Да поймите вы, — произнесла женщина, — если бы у меня не было оснований, я бы этого негодяя Гамзу не заподозрила. Когда Коля… Когда это случилось, я сразу все поняла… Все!
— Если можно: что именно? — мягко и вкрадчиво поинтересовался Антон.
— Простите… Я сейчас…»
Где-то вдалеке послышался плач ребенка. Затем звук отодвигаемого стула, пауза, во время которой дважды прозвучал тихий щелчок: Плетнев, видимо, выключал во время отсутствия Марины диктофон. Потому что тут же ее голос зазвучал снова: