– "Мадонья", – сказал я, и он засмеялся. Я произнес португальскую шутку – «мадонья» означает «ужасно».
Мой желудок сжался от глотка напитка, как от страха. Сквозь шум Чарли спросила:
– Ты говоришь по-португальски?
– Немного, – ответил я.
– Ax ты, старый хитрющий негодяй! – закричала она своим звонким голосом. – Значит, ты понимал каждое слово, которое я произносила в течение этих недель!
– Нет, – успокоил я ее. – Мои знания языка весьма поверхностны.
Но ее трудно было обмануть.
Мы пошли обедать в «Джул-бар», где собралось полно людей, которых объединяли ставки для игры в футбол «тото-бол», а на семнадцатидюймовом экране телевизора рекламировались секреты «Тайда» и «Алка-Зельцера».
Наш стол накрыли скатертью, на нем лежали приборы и стояла фляга вина. Обед получился простым, вино пьянящим, и к одиннадцати вечера я захотел спать, но Чарли предложила поплавать.
Вода оказалась холодной, и лунный свет кромсал ее монотонность, как кремовая отделка на черном бархатном платье. Белокурые волосы Чарли светились в лунных лучах, а тело фосфоресцировало в прозрачной черной воде. Она подплыла ко мне и притворилась, что у нее судорога. Я сгреб ее в объятия, что, впрочем, и собирался сделать. Ее кожа была теплой, рот соленым, а прозрачный светлый бренди гулял в моей голове.
Как близок путь к спальне! Как трудно стаскивать мокрый купальник!
Она оказалась умелой и изобретательной любовницей. А потом мы разговаривали с нежной откровенностью, свойственной новым любовникам.
Ее низкий голос звучал рядом; вместе с одеждой она отбросила свою манеру поддразнивать.
– Женщина всегда хочет, чтобы любовь длилась вечно, – заметила Чарли. – Почему мы так глупы, что не можем довольствоваться тем, что есть сегодня?
– Любовь – это просто состояние ума, – процитировал я Доулиша, улыбаясь про себя в темноте.
В голосе Чарли прозвучала нотка тревоги.
– Нет, она что-то большое...
Я дал ей зажженную сигарету.
– Это попытка смертных остановить бесконечность.
Она затянулась, и красный отблеск на мгновение осветил ее лицо.
– Иногда двое видят друг друга только одно мгновение, может быть, из движущегося поезда, и возникает некое совпадение, – рассуждала Чарли. – Это не секс, не любовь, а какое-то четвертое магическое измерение жизни. Ты никогда не встречал того человека раньше, и никогда больше не увидишь, и не собираешься попытаться найти его, потому что это не имеет значения. Но понимание и глубина чувства между этими двумя становится на одно мгновение реальностью.
– Мой отец дал мне в свое время два совета, – сказал я, – не надо садиться на плохо выезженную лошадь, потерявшую чувствительность нижней части рта, и спать с женщиной, которая ведет дневник. Ты начинаешь изрекать слова, как пишущая дневник. Мне пора, пожалуй, исчезать. – Но при этом я не пошевелился.