Журналист пожал плечами, растерянно улыбнулся и, перед тем как выйти, сказал Кате:
— Пока! Мы еще увидимся.
— Ну что, — тяжело вздохнул Карасев, усаживаясь напротив Александровой. — Извините, Екатерина Алексеевна, за глупый вопрос, но какими судьбами вы в нашем городе?
— Если можете, сформулируйте вопрос поточнее, — обаятельно улыбнулась она. — Я не понимаю, что вам от меня надо.
— Что вы делаете в нашем городе? — произнес ледяным тоном Карасев.
— Как видите, работаю, — ответила она спокойно.
— То есть вы приехали к нам работать? — переспросил Карасев.
— А что, не имею права?
— Имеете. Но почему?
— Потому что мне интересна история этого края. Вас удовлетворяет мой ответ?
— Вполне. Но я слышал краем уха, что вы приехали к нам учиться в университете.
— Да, — улыбнулась она. — Я всегда мечтала учиться в этом университете.
— И вы уже учитесь?
— На вечернем отделении исторического.
Карасев долго смотрел в ее глаза и не смог определить ничего. Это следователя по особо важным делам несколько обескуражило.
— А зачем вам два исторических факультета? Один, насколько мне известно, вы уже закончили с отличием в Московском педагогическом университете.
Ее глаза потухли. С минуту она раздумывала, потом ответила:
— А хочу закончить еще и этот университет. Разве это запрещено?
«После гуманитарного вуза снова в гуманитарный? Конечно, запрещено!» хотел сказать он, но в это время в кабинет вошел капитан Меркулов с парой ботинок в руках.
— Здравствуйте, Катя, — произнес он с улыбкой. — Очень рад видеть вас в полном здравии и в хорошем настроении.
— Добрый вечер, Алексей Борисович, — прошептала она растерянно, переводя взгляд на ботинки.
— Катя, — произнес капитан, перехватывая ее взгляд и бросая ботинки на стол. — Вспомнили что-нибудь, Катя?
Она отпрянула, как ошпаренная, и глаза ее наполнились ужасом. С минуту Александрова смотрела на ботинки не моргая и вдруг затряслась.
— Э-э-это о-они! — выдавила она, и по щекам ее покатились слезы. — Вот эти, вот они!
Она закрыла ладонями глаза и выбежала из кабинета.
— Так это Коробков? — произнес сквозь зубы Карасев.
— Нет, не Коробков. Это ботинки Локридского, — ответил капитан.
— Локридского мы давно подозревали и давно за ним следили, — хмуро пояснил капитан. — Но каждый раз он ускользал, и каждый раз у него оказывалось алиби. Бегает, мерзавец, хорошо.
— У вас были какие-нибудь доказательства? Косвенные, может быть?
— В том-то и дело, что даже улик не было. Были только догадки. Сторож в церкви оказался двоюродным братом Локридского. В тот вечер, третьего октября девяностого года, когда маньяк напал на Александрову, сторожа не было. Он болел. Локридский это знал, потому так бесстрашно и сунулся под фонарь. Это было единственный раз. Обычно он очень осторожен. Всегда держится в тени. А просекли мы его вот как: ну, вы знаете, преступники имеют привычку приходить на место преступления. Вот мы и обратили внимание на человека, которого никто никогда не видел среди прихожан.