Через полчаса я вошел в офис и был очень спокоен, вежлив и внимателен к своим сотрудникам. Секретарше я преподнес коробку конфет, купленную по дороге, и отвесил шаловливый комплимент. Она, в свою очередь, сообщила, что патрон в командировке и вернется только через два дня.
— Шеф уехал один?
— Со своим шофером.
И Вероника простодушно выложила, что он поехал в Тольятти зондировать насчет новых точек. Только это была утка.
Я бродил по конторе, всматривался в своих коллег и не улавливал ни одного насмешливого взгляда. Уж не ошибся ли я часом? Уж не подвел ли меня мой волчий нюх? Но вдруг в курилке мой затылок почувствовал, чей-то наглый сверлящий взгляд. Я оглянулся: Гена Козлов, из того же племени, что и Рогов, смолил «Кэмел» и с чрезвычайным вниманием смотрел в окно. Такой интерес к будничной жизни улицы в моем присутствии не мог быть случайным. Я догнал его на лестнице, схватил за шиворот и, расстегнув на ходу сумку, вволок в пустую комнату. Все эти сукины дети рода Ханаана — отчаянные трусы, потому что, кроме собственных шкур, им дорожить нечем. Я приставил к его горлу топор, и он затрясся, как Иуда под иерусалимской осиной.
— Где? — задал я единственный вопрос.
Он тут же сообразил, о чем идет речь, и без каких-либо выкрутасов выложил все, что мне было нужно.
— Они на даче в Красном Яре, — шептал он трясущимися губами, — только не говори, что я сказал.
— Где его дача?
— Я дам адрес! Только не выдавай!
Идиот! О тебе же нет речи! Ты букашка, трус, слизняк! О таких сразу забывают, как только они становятся ненужными. Как говорил великий Цезарь: «Люблю измены, но ненавижу изменников!» И мы с Гаем абсолютно солидарны в этом вопросе…
Из дневника следователя В. А. Сорокина
17 сентября 2000 года
Сегодня на допросе Ветлицкий признался, что оговорил себя, чтобы отвести подозрение от Роговой. От всех прежних показаний, связанных с обвинением, Ветлицкий отказался. Также он признался, что деньги, найденные в карманах убитых, не имеют к нему никакого отношения. Об их существовании он узнал из газет и воспользовался этим обстоятельством, чтобы придумать мотив преступления. Такую развязку я ожидал.
Я намерен в ближайшее время отработать версию с Соколовым. Мне стало известно, что он водил дружбу со многими членами криминальных группировок. Не исключено, что он хорошо знал Пьяных.
Сегодня приезжает жена Клокина. Я прямо с вокзала повезу её на опознание тела.
Также настаиваю разрешить задержание Злотниковой.
Следователь смотрит в глаза и пытается в них что-то разглядеть. Но мои глаза, видимо, совершенно тусклы. Я уже знаю, что прокурор настаивает, чтобы Сорокин продолжал работу со мной, а о задержании работника прокуратуры даже и слышать не желает. Еще я знаю, что предъявить общественности мертвого «потрошителя» так же бесславно, как подать к столу кости от рыбы. Разоблачить и обезвредить живого — это эффектно. Маньяку, потрошившему девочек, ничего не стоит порубать топориком троих сослуживцев из-за тридцати тысяч зеленых. Кто же в этом усомнится? И вот он пойман, посажен за решетку, изолирован от общества. Народ ликует и больше не хочет безмолвствовать. Оказывается, эта местная полудохлая власть ещё на что-то способна. Кто бы мог подумать? Сорокину это не нравится. Он хмурится и интересуется духами.