— Как же ты разбогател? Открой тайну, — попросил я у него однажды на каком-то банкете.
Он расплылся в блудливой улыбке и ответил:
— Благодаря поэзии. Оказывается, и стихотворцев посещают гениальные идеи. Вернее, их вторых половин…
Я ничего не понял, поскольку Рогов уже был достаточно пьян. А после того как он произнес тост за людей искусства, я убрался восвояси, заподозрив, что он издевается надо мной.
Когда я закончил Галатею, то неожиданно понял, что больше не нуждаюсь в свободном времени, и мне ничего не оставалось, как возглавить в «Симбир-Фарме» отдел перспективного планирования. Кроме того, я продолжал сотрудничать с отделом снабжения. Последнее у меня шло в качестве дополнительного заработка. Как ни уставал я от этих бесконечных подработок, но, вваливаясь в дом частенько за полночь, я всякий раз был вознагражден, когда видел Галатею в кресле, задумчиво погруженную в себя. Мне нравятся задумчивые женщины. Болтушки меня раздражают с детства. Моя чаровница сидела то с вязанием на коленях, то с журналом в руках, а иногда за столиком над кофейной чашкой. Галатея никогда не надоедала. А если что и вызывало зевоту, то это убогая домашняя обстановка.
Однажды мне пришло в голову покончить со всей этой убогостью одним махом, и через неделю я заменил всю мебель, поскольку старая рухлядь никак не сочеталась с моей милой квартиранткой. Разумеется, моя «хрущевка» была тесновата для того гарнитура, который я приобрел в лучшем мебельном салоне, но через полгода я планировал въехать в просторную трехкомнатную квартиру в элитном доме. Конечно квартира обойдется недешево, но я привык работать, не жалея себя.
Сейчас не помню, бил ли мой рассудок тревогу. Кажется, он впал в наркотическую спячку. Кажется, я совсем забыл, что мое предназначение одаривать мир гениальными картинами, а не ублажать поролоновую красавицу. Но я не мог не ублажать, потому что слишком её обожал. И все мое сознательное и бессоз нательное было поглощено этой милашкой.
Странное дело, после месяца пребывания её в доме, мне стало казаться, что она у меня была всегда. Я даже стал забывать о её поролоновом происхождении, а когда вспоминал, то завидовал кипрскому царю Пигмалиону. Безусловно, Афродита, сжалившись над ним, вселила в его каменную статую человеческую душу. А почему, собственно, не повторить богам столь бесхитростный для них фокус? Такая мысль, пришедшая в голову как шутка, впоследствии здорово затемнила рассудок.
Почему не повторить? Ведь живые души вселяются, словно в жилые дома, в биологические тела, творимые матерью-Землей. Почему бы и в моем творении не поселиться какой-нибудь нетерпеливой сущности? Египетские жрецы умели привораживать души умерших не только к их собственным мумиям, но и к каменным изваяниям, которые и по сей день разгуливают в лабиринтах ненайденных пирамид. Кстати, и ходячие гиганты острова Пасхи — дело рук древних жрецов, знающих тайну внедрения душ в материю.