Молодой татарин, тяжело дыша, остановился, пытаясь сообразить, что теперь делать, а мимо, едва ли ему не по голове, протопали обутые в кожаные сапоги ноги. Он поднял глаза, увидел, как ринувшегося первым сородича сбили копьем, и как он повалился на другие, покачивающиеся за стеной острия. Опять тренькнула тетива лука, и послышался чей-то стон. Стреляли неверные — татары, боясь задеть своих, оборвали ливень из стрел.
Следующие трое ногайцев побежали по бревну, уже сами приготовив копья, принялись колоть сверху вниз, спрыгнули. Следом рвались другие. Кто-то поскользнулся, сверзился на землю, заползал на четвереньках, приходя в себя. Саид-Тукай, отдышавшись, выхватил саблю и тоже ринулся на штурм.
Бревно лежало примерно на высоте груди, поэтому высота не пугала. На миг с высоты частокола он смог окинуть взглядом всю усадьбу: большой и длинный дом, окна с закрытыми ставнями, навес над большим стогом сена, длинная крытая коновязь, у которой топчутся привязанные кони, густо истыканная стрелами, словно поросший камышом берег, земля.
Внизу валяются тела — залитые кровью неверные, татары в разорванных халатах. Живые русские, по виду мало отличающиеся от мертвых — такие же окровавленные, в изрезанных, словно ножами, тулупах и ватниках, только трое в железных доспехах, — пытались перебить попавших во двор врагов.
Даже не имея никакого опыта, Саид-Тукай понял, насколько безнадежно положение русских: десяток против полутора сотен, они никак не могли вытолкнуть засевшее в частоколе бревно, превратившееся в мост для атакующих, не могли выдавить тех, кто попал во двор, — некуда выдавливать. Они не могли даже убежать из огороженной со всех сторон крепости! Им оставалось одно — сдаться.
— Сдавайтесь! — спрыгнул с бревна Саид-Тукай, устрашающе взмахнул саблей и ринулся в сечу.
Бородатый воин в кольчуге со сверкающими стальными полосами поперек груди покосился на него, качнулся чуть в сторону, позволив сабле нападающего на него ногайца высечь искру с тройного слоя железа, вскинул свою, прижав ее левой рукой с тыльной, гладкой стороны к груди врага, рванул рукоять.
Изогнутое лезвие скользнуло по стеганному халату, прорезав и ткань, и вату, и конский волос, и второй халат внизу, кожу на груди и кость грудины. Хлынул поток крови — русский оттолкнул еще живого, но все равно уже мертвого врага и шагнул мимо Саида, походя рубанув его чистым, сверкающим клинком. Каким-то чудом пареньку удалось заслониться своей саблей, но почти одновременно под самым темечком вдруг словно полыхнуло огнем, внутри черепа посыпались яркие искры, потом потекла вниз голубая волна. Все это Саид-Тукай видел ярко, красочно, во всех подробностях — потому что наяву он, уронив челюсть, падал на спину, вывернув голову носом до самого плеча.