Дэвид утвердительно кивнул.
— Если бы вы задали мне этот вопрос несколько месяцев назад, я не смог бы вам уверенно на него ответить. Но я приготовил все эти модели за два месяца. Я жил как во сне, ко мне вернулось мое честолюбие.
Сам того не желая, он взглянул на фотографию Майи, которая стояла у него на книжном шкафу. Эд тоже посмотрел на нее.
— Вы хотите это сделать ради нее? Она очень красива.
— Нет, я хочу это сделать именно потому, что теперь я точно знаю — она никогда не станет моей.
Дэвид встал, взял фотографию и засунул ее подальше за книги. Он принес из кухни еще кофе. Эд помешал кофе и молча покачал головой.
— Что-то не так? — спросил его Дэвид.
— Я не могу поверить, что все так просто. — Сказал Эд. — Вы — талантливы, а я твердил себе, что мне нужен новый хороший дизайнер, и тогда я смогу начать новую жизнь. Теперь у меня нет причин оставаться в «Голд!».
— Вы действительно уверены, что сможете найти деньги для финансирования нашего проекта?
— Совершенно уверен. Модная индустрия разрастается, как монстр. Люди, с которыми я имею дело в банках, сгорают от желания вкладывать в нее деньги. Дэвид, мне нравятся ваши модели. Чтобы продать их, я буду использовать и вас! Ваше имя, ваше лицо. Вы должны стать известным всем и прежде всего средствам массовой информации.
— Но я вас предупреждаю, что мне трудно находиться в центре внимания.
— И это прекрасно. Вы будете углубленным в себя и занятым своим делом одиночкой. Мы используем ваш имидж. В семидесятых на этом будет строиться вся продажа модной одежды. Я обещаю вам, что женщинам это очень понравится.
Они обменялись рукопожатиями — Дэвид с долей неуверенности, а Эд — весьма решительно. Он знал, что все будет хорошо! История моды повторяется. Дэвид Уинтерс — это имя станет известным в мире американской моды!
Эд принял решение в этот воскресный день, когда шел к себе домой в Вест-Сайд. Он пытался сообразить, как ему лучше уйти из «Голд!». Ему не хотелось просто формально подать заявление об уходе. Нельзя так заканчивать длительные хорошие рабочие отношения с Голдштайнами. Это чересчур официально и неприятно. Он решил сначала повидать Маккензи.
— Это очень важно, — сказал он ей по телефону. — Мы могли бы повидаться вечером, хотя бы минут на тридцать?
— Ты помнишь, что я теперь замужем. Ты не забыл об этом?
Она захихикала, ей хотелось пофлиртовать с ним.
— Это всего лишь дело, — резко оборвал он.
— О? Как плохо… — вздохнула она. — Ладно, я сегодня буду дома.
Маккензи повесила трубку и пошла наверх переодеться.
Ей надоело носить свои платья. Братья решительно отказывались приобретать хорошие дорогие ткани, которые могли бы повысить качество ее моделей. И Маккензи начала сама, как бы в знак протеста, носить дорогие вещи от Холстона. Английские наряды от Джин Муир и Зандры Родес заняли место в ее шкафу. Это был не совсем ее стиль, но она теперь леди Брайерли, которой не пристало носить виниловые юбочки по двадцать пять долларов за штуку! Она выбрала серое шелковое платье в цветочек. Оно было утонченным и сексуальным в одно и то же время. После рождения Джордана ее груди остались крепкими. Когда она вошла в детскую, чтобы проверить, как он спит, она обратила внимание на то, что грудь сильно натянула тонкий шелк платья.