— О будущем? — буркнул Эд.
— Мы начинаем с начала, — сказала она. — Я не хочу говорить ни о чем, что произошло до нынешнего дня. Я хочу думать и говорить только о будущем.
— Имея в виду меня тоже?
— Конечно, имея в виду и тебя тоже, бэби, — проворковала она. — Господи, если бы ты только знал, как все мое тело томится по тебе. И так было всегда, ты это знаешь. Ты не заедешь вечером? Часов в семь? Мы, наконец, будем вместе, Эдди, за все это время. Это войдет в историю как…
— Как что? — спросил он; голос его прозвучал резко и обидчиво.
— Что ты злишься? — удивленно спросила она. — Я смотрела вперед, в…
— Ты думаешь, что можешь заставлять ждать месяцами, а потом щелкнуть пальцами? Я что, дрессированная собачка?
— Ох, Эдди, — вздохнула Маккензи. — Бэби, ну ты же выше этого, правда? Ну не демонстрируй мне эту мужскую гордость, хорошо? Ведь я носила траур по умершему мужу, а не заигрывала с другими мужчинами. Ради Бога, у меня есть только ты!
— Ладно, я знаю. Предполагается, что я подскочу от радости, но моя гордость уязвлена. Я охотно помогу тебе преодолеть печаль. Я бы хотел быть с тобой, чтобы…
— Ты и был!
— На другом конце телефонного провода!
— Не только! Я знала, что ты переживаешь за меня, и это помогло мне пройти сквозь все. О дорогой, не заставляй меня просить тебя. Просто приходи к семи — поговорим здесь.
Маккензи повесила трубку раньше, чем он мог бы сказать «нет». Господи, все мужчины чокнутые, подумала она.
В пять часов пополудни Маккензи приняла продолжительную пенистую ванну. Она вылила в воду полфлакона «Шанели», готовясь к встрече с Эдди. Растеревшись досуха толстым, мягким полотенцем, она капнула на тело еще немного духов. Неужели это возможно, размышляла она. Неужели можно и в самом деле обладать всем? Неожиданно она почувствовала себя такой счастливой, что даже испугалась. Она постаралась перестать перечислять все это хорошее — ее сын, ее карьера, ее фирма, а сегодня вечером и ее любовник. Но ведь никто не обладает всем, разве не так?
Когда Эд, после того как снизу сообщили о его приходе, негромко постучал во входную дверь, Маккензи погасила свет и поставила пластинку на проигрыватель. Она представляла, как они кинутся в объятия друг друга, но когда отворила дверь, воцарилось какое-то странное, смущенное молчание. На Маккензи было длинное черное платье, на Эде — безукоризненный костюм с галстуком. Однако непослушные волосы свободно падали на глаза, он казался выше, крупнее, только голубые глаза блестели так же ярко, как всегда. Он взял ее за руку и посмотрел на нее очень серьезно.