Я так и сделал. Он поднес мне зажженную спичку, прикурил сам. Тут же закашлялся. Впрочем, я и сам с трудом сдержался, ибо горький дым мгновенно вызвал соответствующую реакцию, мгновенно развеяв восхитительную иллюзию, вызванную нарядным видом имперских эрзац-сигар. Тем не менее от искушения трудно было отказаться.
Какое-то время мы курили молча. Нельзя сказать, что с наслаждением — во всяком случае, я — скорее, с каким-то странным чувством, похожим на ностальгию и слегка покалывающим память всякий раз, когда мне удавалось уловить в дыме от горелой бумаги слабый табачный аромат. Наверное, его и не было в действительности.
Так я получил ответ на один из мучавших меня вопросов — что за сверток получил мой друг от таинственного незнакомца. Но зато появился вопрос другой: платой за что стали эти запрещенные в гетто бумажные трубочки? То, что сигары являлись именно платой, у меня сомнения не вызывало. Платой за осведомительство? Или за результаты следствия? Но следствие — пока, во всяком случае, — ни к чему не привело.
Или же мой друг пошел по пути доктора Красовски — стакнулся с контрабандистами. При этой мысли я вдруг испытал некоторое облегчение. Контрабанда — преступление, но на фоне сотрудничества с властями оно выглядело куда как невинно. Во всяком случае, в моих глазах. Я вдруг вспомнил слова рабби Шейнерзона об относительности зла.
Холберг, молча наблюдавший за мной с бесстрастным лицом, вдруг спросил:
— О чем вы думаете, Вайсфельд? Если это, конечно, не секрет.
Я ответил вполне искренне:
— Мне снова пришли на ум слова рабби Шейнерзона. Насчет того, что абсолютного зла не существует. Что зло — относительно. Странно, правда? Но именно здесь, в гетто, начинаешь иной раз думать: а ну как он прав? И зло — на самом деле, добро. Пусть всего лишь низшая ступень, но — добра! Что скажете, Холберг? Вас это не удивляет?
— Что тут может удивлять, Вайсфельд? — спросил он, задумчиво глядя на редкие огоньки в сгустившихся сумерках. — В конце концов, все может быть объяснено совсем не так, как нам кажется сегодня.
— Например?
— Например, некоторые черты жизни в Брокенвальде. Голодный паек? Но сейчас идет война, испытывают недостаток и даже бедствуют многие жители самой Германии. А здесь, в Брокенвальде, большая часть — подданные иностранных, враждебных государств. Разве не так? Или вот — здесь запрещают табак и алкоголь. Но можно ведь и это расценить не со знаком минус, а со знаком плюс, правда? Например, как заботу о здоровье обитателей гетто. Вы же медик, вы сами знаете, сколь пагубно могут отразиться подобные излишества при нехватке нормальной пищи. А о продуктах я уже говорил… Можно найти много рационального в приказах коменданта — в конце концов, он заботится о дисциплине, а без дисциплины в тяжелых условиях войны и гетто выжить тяжело, — он повернулся ко мне, и я увидел смутную улыбку на его лице. — Все можно объяснить различными способами. И во всяком зле обнаружить всего лишь низшую степень добра, как сказал наш раввин.