— А, так ты теперь при деньгах! — одобрительно подал реплику Дир. — Что продал ты ненасытному Аврааму, Хелье? Корону Швеции?
— Корону Швеции нынче вряд ли кто купит, — ответил Хелье, пряча кошель в карман.
— Это верно, — подтвердил Яван. — Неходовой товар.
Хелье не понравился пренебрежительный тон межа, но он промолчал.
— Пойдем к Стехвании Беспечной, — предложил Дир. — Они там, в преддверии Снепелицы, всем лучшим запаслись. Яван, идем с нами.
— Мне сейчас не с руки, — сказал Яван. — А вы сходите, ребята.
Одна из дочерей Авраама вбежала в столовую, возможно ища Явана, увидела Хелье, зарделась, смутилась, и выбежала вон, не говоря ни слова.
Что-то в общем облике Явана не так, подумал Хелье, какой-то он другой сегодня.
Вдруг он понял, что не так. К обычному наряду Явана — одежде зажиточного горожанина, то бишь, к короткой сленгкаппе, коротким сапогам, вышивке, — прибавился неплохого размера сверд. Судя по тому, что сверд этот не путался у Явана в икрах, не цеплялся рукоятью за сленгкаппу, и вообще не болтался, как попало, Яван имел дело с оружием не впервые. Уж не собирается ли он защищать дом от печенегов, подумал Хелье.
Было около полуночи. Небо заволокло облаками, и квартал Жидове покрылся непроглядной тьмой. Дир размахивал ховрегом, как оруженосец Олега стягом при осаде Константинополя, и рассуждал вслух.
— Женщины, друг мой Хелье, на погибель нам созданы. Будь ты хоть сам конунг Соломон, в глубине души женщина твоя всегда уверена, что может найти кого-то получше, дай ей только время. Ибо главная забота женщины — не ты, и не хвоеволие, получаемое от общения с тобой, но продолжение рода. В глазах женщины ты всегда, загодя и изначально, виноват в том, что на свете скорее всего живут мужчины, которые тебя в чем-то превосходят, а она вынуждена мыкаться с тобой, вместо того, чтобы их соблазнять. Не верю я в мудрость конунга Соломона, не верю! Будь он мудр, он бы не дитятю невинного разрезать пополам велел бы, но тех двух дур, которые дитятю поделить не умели. И сука Клеопатра предала своего Антония Марка… или Марка Антония, не помню… польстившись на Августа, который к ее разочарованию мужеложцем оказался. А то бы столицу Империи перенесли бы в Александрию, и, кто знает, говорили бы мы все теперь по-латыни. Не сомневайся!
— Я не сомневаюсь, — заверил его Хелье, — только не ори ты так. Весь город разбудишь.
— Что за беда! — презрительно сказал Дир. — Ковши — трусы, ежели проснутся, то на улицы не вылезут усмирять возмутителя спокойствия! Они тут все от печенегов попрятались, дрожат. А мы вот с тобою, Хелье, пойдем веселиться к храбрым людям — к печенегам! К Стехвании Беспечной пойдем! Печенегов я уважаю. Достойные враги. Они не обманывают, как бабы. Они нас презирают — и этого не скрывают, хорла! Владимир не взял меня в дружину, так я и печенегам наймусь! И князь об этом пожалеет!