Появился Швела.
— Повару скажи, чтоб подавал обед через час, в столовой, на троих. Никого не принимать. На порог не пускать.
Швела поклонился и вышел.
Ирина, сгорая от нетерпения, бросилась запирать двери гостиной.
— Кто это здесь был? — с интересом спросила Эржбета, все еще рассматривая осколок.
Матильда некоторое время молчала.
— Бывший жених, — призналась она.
— Вот как?
— То есть, никогда он на самом деле моим женихом не был. Так, мальчишка соседский, росли вместе. Влюбился. Уж не знаю, как он узнал, что я нынче в Киеве живу. Приехал отношения выяснять.
— Выяснил?
— Как видишь, — сказала Матильда, глазами указывая на осколок.
— Бывшие женихи бывают очень прилипчивы, — заметила Ирина. — Уехал обратно?
— Думаю, что да. Что ему здесь делать. Этот город не для него. Он это понимает.
— Александр знает?
— Нет.
— Это хорошо.
Эржбета положила осколок на край пьедестала.
— А муж твой только завтра вернется?
— Да. Почему ты не хочешь видеть моего мужа?
Эржбета повела бровью.
— Чужой муж не восход над рекой, чтоб на него любоваться.
Ирина рванула крышку торбы так, что та чуть не отлетела.
— Хватит болтать! Идите сюда, ведьмы отпетые, посмотрите, какие тут чудеса. Займемся делом наконец.
Чудеса и в самом деле были. Две женщины и девушка вытащили их из торбы, разложили на мраморном столе, и начали примерять одно чудо за другим, постепенно раздевшись до гола, чтобы было удобнее — рубахи и порты портили рисунок.
Тонка италийская ткань, тонка италийская работа, и три дюжины италийских нарядов умещаются там, где нарядов из другого края едва поместится дюжина. Легкие воздушные туники прекрасно смотрелись на тоненькой Ирине; великосветские, с тщательно продуманными замысловатыми складками шали подчеркивали величавую, надменную стройность Эржбеты (почти на голову выше Матильды и на полторы головы выше Ирины); а намеренно бесформенные, умилительно уютные накидки, в которые следовало заворачиваться в три или четыре приема, идеально гармонировали с правильностью черт хозяйки дома. Подружки красовались — Ирина откровенно, требуя, чтобы на нее посмотрели в той или иной позе, и от возбуждения сбиваясь иногда на язык славян, который Матильда понимала плохо; Матильда застенчиво, высмеивая себя и свой округлый живот; Эржбета с достоинством, говоря мало и держась непринужденно. Ей было легко — ей не нужно было продумывать и пробовать позы и ракурсы. Она просто надевала то, что длиннее и проще расцветкой, закидывала одну руку за голову, а левую ногу ставила на носок, и красота ее тут же становилась притягательно порочной.