— Постой, — сказал Горясер. — Постой…
Ликургус вышел из домика, не желая видеть, на что способна Эржбета в таких делах — он и так слишком много о ней знал.
Обогнув домик, он увидел Александра, вглядывающегося в густые сумерки. В отдалении, у самой кромки хилого леса, двигалось нечто. Приглядевшись, Ликургус различил всадников, летящих галопом. Пятнадцать человек.
— Твои люди? — спросил Ликургус.
— Да, военачальник, — ответил Александр без улыбки. — Мои люди.
В домике раздался душераздирающий крик Горясера. И тут же прекратился. Возможно, ему заткнули рот.
— Суровая женщина, — заметил Александр.
— Да.
Как тоскливо, думал Горясер. Один на один с этой женщиной. Именно с этой. Вдова Рагнвальда. Она, Эржбета, любила Рагнвальда? Не может быть. Рагнвальд ничего такого не говорил. А я провел с ней два года бок о бок, на службе у Марии. Я бы знал, наверное?
Он действительно, как и предупредил его Ликургус, не представлял себе того, что началось. Горясер был очень смелым и очень крепким человеком и запросто терпел любую боль. То, что началось, болью назвать было нельзя.
Часть его разума, или души, существовала отдельно и наблюдала за процессом, и даже размышляла на отвлеченные темы. Боль страшнее любой боли пронизывала тело и душу, и несравнимость ее, думала часть души Горясера, имела много общего с ольфакторными ощущениями. Свет, цвет, звук запоминаются легко, и вспоминаются потом без усилий, поскольку всегда есть, с чем сравнить. Другое дело запахи. Люди редко используют ольфакторную память для ориентировки в пространстве и времени. Можно вспомнить запах, уловив похожий. Но очень трудно представить себе запах. Боль бывает разная — острая, тупая, мимолетная, постоянная. Но боль, которую теперь испытывал Горясер, не имела эквивалентов. Ее не с чем было сравнить. Сколько длились его мучения — он не знал. Что именно делала с ним Эржбета, он тоже не знал — отказывался знать.
— Не представляю себе, — сказала вдруг Эржбета, — во что и как верит Ликургус. Но на всякий случай, Горясер, я сделаю все, что зависит лично от меня, чтобы страдания твои не окончились. Чтобы они продолжались вечно.
— Я не знал, что Рагнвальд на тебе женился, — выговорил он тихо но внятно между судорожными вздохами. — Я бы действовал по-другому… если бы знал. Рагнвальд… был бы жив… Ты бы не потеряла… любимого человека…
— Какое мне дело до Рагнвальда, — сказала Эржбета. — Помолчи.
— Теперь понимаю. Это мальчишка, да? — Горясер, как многие, когда смерть смотрит в лицо, стал прозорлив, умен, искренен, убедителен. — Да, этой потери не вернешь. Но и ты пойми это. Что тебе даст моя смерть? Что тебе мои мучения?… Месть и любовь не равнозначны, потеря любви местью не искупается. Мы оба с тобою убивали. Я убивал без всякого зла. Я просто шел к цели. Люди, которых я убил, ничего для меня не значили. Но я для тебя сейчас значу многое. Я — напоминание, что твоей любви больше нет. И за это ты меня ненавидишь. Но ты не станешь ненавидеть меня меньше, не станешь меньше тосковать по потерянной любви. Убив меня, ты только усилишь свои страдания. Подумай. У тебя есть дочь — я знаю твою дочь. Я покупал ей подарки. А вдруг она меня помнит? А вдруг она спросит тебя — а где он, тот, который подарил мне вот эту куклу? И воспоминания вернутся.