– Как ты хорошо говоришь по-английски. Лучше, чем я.
– Моя мать родом из Нью-Йорка.
– Как ей повезло. Иметь такую дочь да еще жить в Риме.
– Уже нет. Ни в том, ни в другом. Она развелась с отцом и вернулась в Штаты.
Марта примешала к разговору свой фольклорный английский из римского предместья:
– Возможно, ты ее знаешь. Она очень известный адвокат. Мэри Энн Левалье.
Коннор повернулся к ней; лицо оставалось в тени, зато голос набрал силу.
– Та самая Мэри Энн Левалье?
– Да, та самая.
По лаконичному ответу Коннор понял, что эту тему лучше оставить. Он чуть приоткрыл окошко, словно чтобы выпустить вон возникшую меж ними неловкость. И Морин по достоинству оценила его деликатность. У нее уже были знакомства в музыкальных кругах, но ни к одному из них она не чувствовала такого притяжения. Ей всякий раз приходилось убеждаться, что эти люди далеко не так велики, как их музыка.
– Ну, про меня, я думаю, рассказывать нет смысла, – улыбнулся Коннор. – А ты чем занимаешься?
Марта в своем кипучем энтузиазме чуть не ответила за нее:
– О, Морин…
Но прежде чем она смогла открыть свой дружеский телешоп, с заднего сиденья последовал поданный глазами стоп-сигнал.
– О, Морин очень способная девица!
Прибытие в ресторан положило конец этому отрезку беседы. В зале их радушно встретил бессменный мэтр Альфредо, знавший Морин с младенчества. По старому шутливому обычаю, он заключил Морин в объятия и поприветствовал, произнося ее имя на римский манер:
– Привет, Мауринна. Вот так сюрприз! Где это записать? Тебе явно не нравится, как у нас готовят. Жаль, отца нет. Он вроде бы во Франции, вина закупает. Надеюсь, вас устроит общество бедного старичка.
Марта вклинилась в эту тираду, жужжа, как пчела над цветком:
– Альфредо, на байки про бедного старичка ты нас не купишь. Моя тетка Агата до сих пор по тебе вздыхает, хотя и вырастила двух дочерей.
Не было никакой тетки Агаты и никакого бедного старичка, а были только веселье молодых и того, кто умудрился не утратить молодости. Морин почувствовала прилив счастья и в душе поблагодарила Марту за этот вечер.
Альфредо усадил их за столик, и они с Коннором очутились друг против друга. Он смотрел на нее вопросительно, поскольку не понял ни слова из разговора с мэтром.
– Мауринна?
– Альфредо считает две вещи на свете весьма странными – английский язык и меня.
Им подали еду, за ужином они продолжали разговаривать и улыбались друг другу все чаще и откровеннее. Несравненная, неукротимая Марта вдруг стала немой и невидимой. Морин хорошо помнила момент, когда Коннор покорил ее окончательно. Она спросила, какую музыку он чаще всего слушает.