– Слава Иисусу Христу…
– Во веки веков… – ответил он. – А вот и ты…
Я поцеловала его мясистую тёплую руку, и он запер дверь на засов. Через небольшую тёмную прихожую мы проследовали в его комнату. Она выходила на кладбище. Окна были распахнуты настежь и зелёные верхушки деревьев полностью загораживали всякую перспективу. Комната была просторная, вся выкрашенная в белую краску. На одной из стен чернело большое распятие, перед которым стояла скамеечка для молитв. У другой стены помещалась железная кровать, застеленная стеганым одеялом. Широкий письменный стол занимал середину комнаты, возле него высилось гигантское кресло с подлокотниками, обитое чёрной кожей.
Помощник священника надел сутану и застегнул её на все пуговицы.
– Пойдём, – сказал он.
Мы направились к скамейке с пюпитром, опустились на колени рядом друг с другом и прочитали «Отче наш».
Затем он за руку подвёл меня к удобному старинному креслу, уселся в него, а я стояла перед ним, плотно прислонившись к краю письменного стола.
– Ну, – сказал он, – я слушаю…
Однако я молчала и в смятении чувств не знала, с чего начать.
– Итак, рассказывай…
Я продолжала молчать, уставившись в пол.
– Послушай! – проговорил тогда он, взял меня за подбородок и силой заставил смотреть ему прямо в глаза. – Ты знаешь, что уже нагрешила… разврат… это смертный грех… тебе понятно? А с собственным братом… это, вдобавок, кровосмешение…
Я впервые слышала это слово, и, не понимая его значения, задрожала.
Он же продолжал:
– Кто знает… возможно, ты окончательно проклята богом и уже на веки вечные по собственной вине лишилась спасения души… и если я в состоянии ещё спасти твою душу, то мне для этого требуется знать всё, до мельчайших подробностей… а тебе с готовностью к покаянию следует об этом рассказать.
Он говорил едва слышным, прерывающимся голосом, и это произвело на меня такое впечатление, что я залилась слезами.
– Не плачь, – прикрикнул он на меня. Я продолжала всхлипывать.
Он смягчился:
– Ну, не плачь, дитя моё. Возможно, всё обойдётся… только рассказывай.
Я утёрла слёзы, однако не в силах была вымолвить ни слова.
– Да, да, – произнёс он, – искушение велико… и ты, вероятно, даже не представляла себе, что это такой грех, а? Ну, разумеется… ты же ещё ребёнок… ты ничего не знала… не правда ли?
Я воспрянула духом:
– Нет, я ничего не знала…
– Ну, вот, – сказал он, – это уже лучше… стало быть, ты последовала не собственному влечению… а была в это дело, может быть, втянута?
Я тотчас же вспомнила нашу первую игру в «папу и маму» и бойко заверила:
– Да, ваше преподобие… меня соблазнили…