И тогда Зотов отвез Люську и Серегу к Марии, потому что она давно звала.
Приехали на природу, и Мария стала отпаивать двух тощих зотовских потомков молоком священной коровы.
— Я придумал, это священная корова, — сказал Серега. — И у нее должно быть особенное имя.
— Матильдия… — быстро сказала Люська.
— Почему? — удивилась Мария.
— Не знаю… — мечтательно сказала Люська. — Матильдия…
У них с Марией и коровой быстро образовался свой язык.
В юности эта корова была буйно-жизнерадостная и огненно-удовлетворенная в зрелости и поила Серегу и Люську горделивым молоком.
Они украшали ее венками из полевых трав, и она их жевала.
Потом смотрела на детей и дышала на них, и у нее изо рта свисала травина.
Как будто Зотов смотрел кинофильм из своей жизни, в которую его не пригласили.
Серега и Люська кувыркались в траве, а Мария тихо смеялась их чистоте. И молочные близнецы, которых не успели полюбить после рождения и разверзли по разным жизням, снова кувыркались в одной траве у гигантского коровьего вымени.
51
…Фантазия… Искусство… Священная корова…
«Над вымыслом слезами обольюсь», — сказал Пушкин. А почему? Значит, с нами на самом деле что-то происходит? Какое-то материальное движение? А в нематериальное движение Зотов не верил.
«Почему древний бык на стене пещеры нравится мне до сих пор? И почему все стареет, кроме искусства?» — думал Зотов.
Как это может быть, он не понимал. Но когда он прикасался к этой тайне, его охватывала оторопь… Видно, тут мы подошли к чему-то неведомому в самом человеке… Не поняв, что есть искусство, не понять, что есть Добро, а что Зло. А Зотов вспомнил завет деда — найти.
Потому что либо надо признать искусство за устойчивое помешательство всего человечества, либо к понятию «нужда» придется искать иной подход.
И Зотов разыскал Панфилова. Где? Конечно, у «нерукотворного» памятника. Александр Сергеевич смотрел на них хотя и не свысока, но с высоты, и потому Панфилов чувствовал особую ответственность, когда докладывал Зотову Петру — первому Алексеевичу свои соображения насчет художества.
— Итак, внимай, старче, — сказал Панфилов, — ибо похоже, что ты знаешь в жизни все, а в моем деле — сосунок. Поэтому я не буду тебе сообщать, что об искусстве говорят другие. Тебе это ни к чему, а они сами знают. Скажу только, к чему добрался мимо них.
Я тебе расскажу некоторые новинки, которые ты не мог нигде прочесть, потому что они никем не написаны. Ну, слушай.
Сила искусства не в том, что оно высказывает идеи, а в том, что оно их порождает. Сила же науки как раз в том, чтоб высказывать плодотворные идеи. Наука их рекомендует, а искусство пробуждает. Поэтому наука и искусство развиваются разными путями.