Присутствовавшие на встрече журналисты подначивали патриотично настроенного полковника, на что тот реагировал неадекватно, рисуя на грязных салфетках направления главных ударов продвигающихся к Берлину и Парижу русских танковых колонн.
— Да мы их с их «томагавками»… Да знаешь, где видали…
Там, где «томагавки» никто покуда еще не видал!
— Да пусть только Главнокомандующий даст приказ, и мы их как бог черепаху!
Вообще-то никаких особых тайн полковник не выдавал, так как все эти «секретные» сведения были опубликованы в иностранных журналах, посвященных анализу вооружений иностранных армий. Но одно дело чужая, насквозь враждебная нам пропаганда, и совсем иное — прямая передача информации из уст в уста облеченного званиями и полномочиями должностного лица.
На следующий день падкие до сенсаций журналюки растиражировали ура-патриотическую речь полковника в СМИ, а один, некстати оказавшийся корреспондентом Си-эн-эн, привел ее в зарубежных источниках, которые были некстати процитированы на заседании Европарламента.
Отчего случился скандал.
И пьяная болтовня невоздержанного на язык полковника Городца была признана разглашением гостайны, и делу был дан ход. И хоть полковник, горячась и ругаясь, предъявлял в Военной прокуратуре чужие журналы и ссылки на сайты, где были опубликованы не только тактико-технические данные, но чертежи и фотографии ракет и карты с обозначением мест их дислокации, его никто уже не слушал.
Впрочем, может быть, полковник и впрямь сболтнул чего лишнего, о чем, по пьяному делу, уже не помнил?
Или военным прокурорам требовались жертвы политических репрессий, дабы доказать свою лояльность новому Хозяину, и упускать возможность отрапортовать об успехах в борьбе с перерожденчеством и инакомыслием в армейских рядах они не намеревались.
Полковника Городца было решено взять под стражу, но прежде конвоя к нему в гости заявился тот самый работающий на чужие голоса журналист.
И без обиняков сказал, что гнить теперь полковнику в заполярных лагерях до конца дней своих, рубя бескрайнюю сибирскую тайгу. И тут же, прежде чем его спустили с лестницы, представил своего приятеля. Который говорил по-русски с легким акцентом.
— Я-я… Так и есть — йес, — подтвердил тот, сообщив, что ему доподлинно известно не только о приказе о скором аресте полковника, но и о вынесенном ему будущим судом суровом приговоре. И даже процитировал соответствующие статьи, ни по одной из которых по законам военного времени меньше расстрела не полагалось.
— Мы хорошо знаем вас и высоко ценим ваш боевой опыт, — доверительно сообщил он. — И потому посчитали своим долгом предупредить вас об опасности.