С первых дней, когда я привезла Дау домой, я звонила многим физикам, просила их навещать Дау дома. Евгений Михайлович Лившиц не являлся. Мнение ведущих врачей оставалось прежним: Гращенков и другие считали, что боли у Ландау мозгового происхождения. Надо, чтобы его ученики-физики отвлекали от боли, надо заставить Ландау заняться делами. Я в это не верила. Но решила, если Женька в него вопьется, начнет вытягивать параграфы для следующих томов по теоретической физике, вреда не будет.
Встретив Лелю, Женькину жену, во дворе, я ей сказала:
— Леля, передайте Жене, я снимаю все свои обиды против него и против вас. Дау уже дома, пусть к нему Женя заходит, как заходил прежде, заходите и вы.
Евгений Михайлович стал посещать Дау в компании других физиков. Потом осмелел, стал приходить один. Закрывал дверь, и я даже радовалась, вдруг Женьке удастся заставить Дау заняться писанием книг. Стала прислушиваться. Лившиц всегда спрашивал: "Дау, ты помнишь вот эту формулу, которую ты вывел для последнего тома?" — "Нет, я этой формулы не знаю, я ее не выводил, эта формула не моя". — "А вот эту новую энтропию, для восьмого тома, помнишь?" — "Нет, я ее никогда не знал".
Я для себя отметила: наверное, все это было сделано в 1961 году, перед травмой. Год перед катастрофой оставался провалом в памяти. Это меня не пугало, было много других забот, и всегда помнила слова Пенфильда: время и терпение все восстановят. Главный врач у Ландау — время и терпение!
Еще я старалась выяснить, кто из наших московских медиков подлинные клиницисты. Часто слышала фамилии Вишневский, Вотчал, Васильев. Тот самый Васильев, который в первые часы травмы, увидев страшнейшей силы забрюшинную гематому, написал, что жизнь несовместима с травмами. Расписался и уехал. Вот этого самого Васильева особенно все хвалили, как специалиста по кишечнику. Но даже менее знаменитые медики не соглашались на визит к Ландау по приглашению жены, ссылаясь, что, если это необходимо, их должен пригласить председатель консилиума Гращенков.
Я уже начинала думать, а вдруг Гращенков не по личным мотивам выбросил Дау из больницы, неужели он так глуп, что мог серьезно думать: Ландау дома, увидев свой письменный стол, сядет и начнет заниматься наукой, забудет о боли, "которую он сам себе придумал".
Эту мысль он как-то высказал мне, когда начал свою кампанию по преждевременной выписке Дау из больницы. Тогда я ему ответила: "А он за свой письменный стол садился только для бритья". Сейчас, когда Дау уже дома, я все это передумывала, эти мои слова Гращенков, наверное, принял как издевательство! Гращенков не понимал Ландау. Я решила написать письмо в Чехословакию профессору Кунцу, прося его помощи.