Он протянул мне копию той же бумажки, напечатанной Женькой и принесшей Дау столько огорчений. Сдерживая себя, я холодно сказала:
— Мне странно поведение учеников академика Ландау. Когда Дау был здоров, никому бы из вас в голову не могла прийти такая глупая вещь, что жена Дау должна влиять и вмешиваться в его научные дела. Так вот я вам заявляю категорически: Дау уже прежний, и посредничать между учителем и учениками я не буду. Если вы считаете такую просьбу дозволенной, то идите к нему и поговорите сами.
И он пошел, не придавая никакого значения моему слову «дозволенной». Он пошел наверх к Дау. Там была Таня. Я готовила обед. Через некоторое время он стал спускаться по лестнице. Я вышла его проводить, он весь сиял счастьем, улыбался, помахивая злополучной бумажкой.
— Неужели он вам подписал?
— Нет, конечно, он меня погнал, но я убедился: Дау прежний, Дау выздоравливает!
"Что ж, — подумала я. — Этот Питаевский не законченный подлец. Он физик, доктор наук, Дау считал его способным. Неужели этот интеллигентный ученик академика Ландау не понимает, что нельзя обращаться к больному, неприлично сказать ему: "Ваша песня спета, вы уже никогда не сможете закончить своих книг, подпишите, мы закончим ваши книги, мы станем авторами ваших работ".
Даже новогодний таинственный букет роз не улучшил моего настроения. Дау был грустный, он сомневался в своем выздоровлении. Мне тоже не хотелось жить. Иногда подлость беспредельна!
Питаевский из более молодого поколения учеников Ландау. Дау при мне не высказывался о человеческих качествах Питаевского, а вот Дзялошинскому он явно симпатизировал. Еще до аварии он мне как-то сказал: "Очень славный Дзялошинский, Коруша, он влюбился в замужнюю девушку. А когда выяснилось, что ее муж по-хамски обращается со своей женой, он ее увел от мужа. И какая из них получилась счастливая пара! Между прочим они сегодня вечером придут к нам пить чай".
21 января 1968 года Дау исполнилось 60 лет. К сожалению, этот юбилей не был похож на 50-летний. Пошел уже седьмой год болезни. А авторитетные медики и медицинские учебники говорили: корешки нервов, зажатые сломанными костями, по опыту медиков второй мировой войны, прорастали к семи годам. Следовательно, этот год, мечтала я, — последний год болезни Дау.
Нет, мне не казалось, что я долго ухаживаю за больным Даунькой. Я не ощущала, что прошли годы. Нет, просто была трудная длинная ночь. После ночи наступит утро. Утро выздоровления. И жизнь снова засверкает всеми своими гранями. И Даунька еще увидит небо в алмазах, он даст жизнь новым открытиям!