Бедняга, как же он выжил-то до сих пор в этом мире, не стал легкой добычей первого встречного, не замкнулся в себе, не озлобился. Вон, сколько шрамов на душе, и всего страшней жуткий, незаживающий рубец. Это из-за него вокруг Влада то и дело сгущается непроницаемое облако ненависти.
Спящий вздрогнул, ощутив ее присутствие.
— Это я, — сказала Чайка. И навстречу ей сквозь шрамы и рубцы поднялась теплая радостная волна, лишь где-то совсем далеко глухо уркнул изголодавшийся зверь. Ведь это ему, а не ей сказал Влад: «Я покараулю».
И этот человек, которого так била жизнь, еще способен улыбаться, радоваться, говорить о сказках, о прекрасных принцах и великанах-людоедах… Глупый прекрасный великан, попавший на зубы принцам-людоедам.
Чайка провела ладонью по покрытому испариной лбу, и Влад мгновенно открыл глаза.
— Кракен ушел. Больше спать нельзя. Сейчас сестры на поживу слетятся.
Влад вскочил, бросил взгляд на приборы, тихо ругнулся.
— Что-то не так? — спросила Чайка.
— Шторм. Гравитационных ударов вроде бы больше не будет, а фон страшенный. За атмосферу носа не высунуть.
— Какой фон?
— Ну… — Влад запнулся, не зная, как объяснить. — Сполохи видишь? Мы чуть не на экваторе, а северное сияние в полнеба.
— Так это ветер! — Чайка чуть не добавила: «Что его бояться?» — но вовремя вспомнила, что это ей в непродуваемой одевке нечего бояться, а Влад в своих мертвых тряпках беззащитен даже перед такой мелочью и, значит, должен скрываться на этом островке.
— Ничего! — успокоила Чайка. — Управимся и здесь. Ну что, поднимать твою ступу?
— Давай!
Чайка легко выпорхнула из корабля, движением, напоминающим лучника, выхватывающего из колчана стрелу, коснулась метлы, и вдруг не стало девушки: над камнями, светясь голубым, зависла вражеская торпеда. Затем раздался треск, долгий скрежет, и восьмидесятиметровая игла галактического разведчика поднялась в воздух, замерла под нелепым углом и медленно выпрямилась, указав острием зенит.
Держать ступу на весу было неимоверно тяжело, метла мгновенно сожрала единственную бирюзовицу и требовала еще, но больше не было ничего, и Чайка отдавала себя саму. Только незримая нить, оставшаяся между ней и Владом, позволяла ей держаться. И она увидела, как Влад, впившись пальцами в сияющие огни перед собой, слился в единое целое с неодушевленным механизмом, и мертвая ступа ожила. Чудовищные мышцы налились силой, железы — ядом и огнем, бельмастые глаза — зоркостью. Ступу уже не надо было держать, она сама висела в воздухе, огромная, страшная, смертельно опасная.
На борту распахнулась еще одна пасть, о существовании которой не подозревал никто из сестер, и голос Влада позвал: