Скорым шагом двигаемся к столовой.
— Главное, не бздеть! — говорит нам в спину Соломон. — Если что — мы рядом.
Борода подходит к освещенному окошку поварской комнаты и стучит по стеклу.
— Че нада? — раздается голос.
— Гуля, это Борода. Выйди на секунду. Насчет хавчика базар есть.
Через минуту на пороге появляется Гуля, с сигаретой в зубах.
— Бля, ну че нада, отдохнуть не да…
Череп оказался разрядником-боксером. Серией ударов он отбрасывает Гулю назад. Повар сползает по стене коридорчика.
Соломон и Дьяк оттаскивают Черепа за ворот.
Все впечатлены.
— Теперь ты, — говорит мне Борода.
Мне не хочется бить сидящего на полу молдавана. Тот держится за голову руками и потряхивает ей, не веря случившемуся.
— Да, вроде, хватит с него, — неуверенно говорю я.
— Тогда получишь сам, — отвечает Борода.
Выбор невелик.
Гуля начинает приподниматься.
Я подбегаю и с размаха бью молдавана носком сапога. Попадаю куда-то в мягкое, очевидно, в живот. Повар издает странный звук, словно икает, и снова скрючивается на полу.
На шум выбегают другие. В растерянности замирают в коридоре.
— Так, бойцы! Бегом в казарму! Дяденьки говорить будут! — ухмыляется Борода и стягивает с себя ремень. — Вам еще рано на такое смотреть.
Повара хватают лежащего неподвижно Гулю и втаскивают обратно в поварскую. Запирают за собой дверь.
— Домой! — командует Борода, и, поигрывая бляхой, первым отправляется в казарму.
Мы следуем за ним.
Неожиданно Борода оборачивается и несколько раз охаживает нас ремнем по спине и ногам. Боль жгучая.
— Вы охерели, бойцы, так дедушек бить? — скалит зубы сержант. — Звери растут, Соломон! — обращается он к товарищу.
Тот отвешивает нам по оплеухе:
— Чтобы не борзели у меня, ясно? И ни кому ни слова!
Больше нас в столовой не трогали.
Отыгрались на Петруче.
Выдержал он в столовой месяца три. Затем сунул левую руку под нож хлеборезки. Остался без большого пальца и двух фаланг указательного.
Петручу увезли в госпиталь в Питер и больше он в часть не вернулся. Пальцы ему спасли, пришили. И комиссовали по инвалидности.
— Помнишь, Паша, про госпиталь мы с тобой мечтали? — спрашиваю я Секса. — Когда по полосе в карантине бегали?
— Помню… — вяло как-то отвечает Паша.
На стодневку старые, по традиции, отдают нам свое масло. Иногда подзывают, но чаще мы, бойцы, шустрим сами.
Два-три дополнительных кусочка масла — и совсем другое ощущение от еды. Забытое чувство сытости.
На ужине подходишь к их столу и говоришь:
— Разрешите доложить, сколько дедушкам служить!
Называешь оставшееся число дней до приказа.
Вижу, как гордому Черепу тяжело себя переломить и нести обязанности счетовода. Пробубнив под нос очередную цифру, он не спеша собирает желтые кружочки в одну миску и несет на наш стол, хмурясь и сердито поглядывая по сторонам.