Замахнувшийся шестопером Джакомо обернулся на крик и увидел, как волна крестьян, возглавляемых Черным Шипом, сметает с настила редких защитников и обрушивается вниз, окружая ландграфа вместе с его охраной.
Череп забыл о поверженном противнике.
– Уходим! Уходим! В башню! – выкрикнул он, взмахивая оружием для пущей убедительности.
– Бей-убивай! – словно ответил ему охрипший голос Пустельги.
– В башню!
– А-а-а! Кошкины дети!!
– Сдавайтесь!
– Н’атээр-Тьян’ге! Ш’ас! К’аху, даа тюа т’реен![50] – визгливо выкрикнул Белый.
Антоло, преодолевая боль, поднялся.
Черный флажок с серебряными медведями, прикрываемый стражей и латниками, плыл к воротам бергфрида.
Крестьяне окружили огрызающийся сталью строй, будто мутные воды разлившейся реки неприступный прибрежный холм. И так же бессильно откатились, оставив лежащие неподвижно и корчащиеся от боли тела.
– Уйдут ведь! – Пустельга размахивала мечом, пританцовывая на месте.
– Пустите! Пустите, сирые! – надрывался Бучило, стараясь протолкаться через спины, воняющие потом и плохо выделанными овчинами. – Дайте нам!
Куда там! Озверевшие от запаха крови, опьяненные боем, крестьяне не слышали даже криков своего предводителя, хотя Черный Шип, удерживающий на плече самый настоящий моргенштерн,[51] изо всех сил пытался призвать деревенское воинство к порядку.
Запоздало в бой ввязалась пятерка Мигули. Они правильно оценили положение и, не слезая с частокола, дали залп из арбалетов.
Стреляя по толпе, не промажешь. Воины Медренского падали под ноги соратникам. Их ожесточенно, давая выход извечной ненависти землероба к нахлебнику, живущему его трудом, добивали крестьяне.
Но все же защитники замка успевали скрыться. Пускай их число уменьшилось вдвое, а боевой дух почти угас, как угли старого костровища, они сражались до последнего, не щадя себя и не испытывая жалости к побеждающему врагу.
Последняя стрела Белого чудом проскользнула меж смыкающихся створок.
– Проклятие! – взмахнула окровавленным клинком Пустельга. – Ледяного Червя им в задницу! Готовьте таран.
Воительница не собиралась отступать и давать Медренскому с его прихвостнями передышку.
Стоять по грудь в ледяной воде – то еще удовольствие!
Мудрец справедливо заметил, что ландграф мог бы их убить, не затапливая темницу целиком. В такой купели человек долго не выдержит – сердце остановится. Неслучайно итунийские рыбаки даже плавать не учатся. В Сельдяном заливе, где они ставят сети, лишь в месяце Лебедя можно купаться без риска застудиться насмерть, а с Ворона по середину Коня он вообще покрыт льдом. Упадешь за борт, бороться со стихией нет смысла. Если сидит в лодке товарищ, который поможет – протянет руку или бросит веревку, значит, повезло. Если нет, то не успеешь ты и пять раз прочитать утреннюю молитву Триединому, как пучина поглотит хладный труп. И кем бы ты ни был – пышущим здоровьем силачом или жалким худым замухрышкой, – спасения нет. Пока вода поднималась от колен до пояса, Кирсьен понял почему.