— Притомился, небось, внучек, — скрипучим голосом говорит старуха, — поешь вот пирожков, — лезет в лукошко с твердым намерением меня накормить.
— Спасибо, — отвечаю, — бабушка, за заботу, но я вегетарианец.
— Но пирожки ведь с капустой! — протестует моя спутница.
— Это не важно, — неприязненным тоном говорю я и отворачиваюсь к окну. Старуха обижается и в скором времени уходит.
За окном проплывает станция «Харьков-сортировочная». Гляжу на часы — девять утра. Не лучшее время суток, но небо, по крайней мере, выглядит уже более или менее нормально, а вовсе не так омерзительно как ранним утром. Нет зрелища более неприятного, чем утреннее небо, особенно отвратительно небо рассветное. Поэтому я и предпочитаю утром спать, коли есть такая возможность. Сижу, размышляю о положении, в коем нахожусь.
«Да, Полиграфушка, не отпустил тебя город, — думаю, — не святой ты, каким бы юродивым себя ни мнил, каким бы психом тебя ни считали». На душе гадостно, я осознаю, что еще не готов покинуть город, сблизиться с миром духов и, возможно, даже открыть путь в другие миры. Возможно, это произойдет в будущем, хотелось бы надеяться.
Я чувствую себя просто ужасно. Я привязан к городу, несвободен. И что с того, что меня, казалось бы, никто не контролирует, и я могу делать что хочу и ходить куда хочу? Все равно я не могу уйти от города навсегда, я даже не в состоянии путешествовать пешком по стране, собирая пыль тысяч городов на своих шузах. Вот певший об этом Веня Др'кин, наверное, мог. Но он умер, забудем о нем.
Вообще-то ограничение свободы куда хуже, чем полное ее лишение. Лучше уж тюрьма, чем домашний арест. Ведь если твою свободу ограничивают, то существо, сделавшее это, обретает власть над тобой, становится твоим хозяином. Если же кто-то лишает тебя свободы — он просто ненавистный тебе пидор. С ним намного легче бороться на самом то деле, а вот бороться со своим хозяином… Здесь разные морально-этические нормы, которые трудно обойти и тому подобное.
* * *
Станция «Харьков-сортировочная». Ну, здравствуй, город, еб твою мать! Земля, на которую я так любил некогда возвращаться, без которой двух дней без тоски не мог провести. Я больше не люблю тебя, Харьков. Я люблю твою футбольную команду «Металлист», твои кабаки и твоих женщин, твой памятник Ленину и отдельных шизанутых жителей твоих. Но нет больше любви к тебе, о Харьков. Но я вернулся, привет, бля.
На Леваде мне делать вроде бы и нечего, надо подыскивать транспорт и ехать дальше. Метро, пожалуй, будет лучшим вариантом. Приближаюсь ко входу, спускаюсь, покупаю жетон, покупаю в киоске прессы газету. Надо узнать, что случилось в городе за время моего отсутствия. Необходимо держать руку на пульсе, скажем так. В газете — программа телепередач, анекдоты, новости спорта и какие-то конкурсы. Не худший вариант. Возможно, некоторые считают, что максимум информации можно получить из газет с объявлениями. Но я подобных изданий не покупаю принципиально. По-моему размещать объявления в газете, выставляя их на всеобщее обозрение — в высшей степени неприлично, все равно, что идти по улице без штанов, носков и шляпы. Герой фильма «Arizona dream» считал главным элементом одеяния шляпу, он говорил что-то вроде того, что если человек идет по улице совершенно без одежды, но на голове его шляпа, ему не стыдно. Ведь он не голый, он в шляпе. Мой друг детства по бассейну Миха считал главной деталью одежды носки. «Главное — носки не забыть», — любил говорить он. И оба были в чем-то правы.