После обеда Сашка загрустил совсем и, сам не зная зачем, сказал вдруг:
- Лев, да не обижайся ты.
- Бог с тобой, я не обижаюсь, - сказал Лева. Но не улыбнулся. Посмотрел на Сашу, вернулся к книге, но видно было, что читать не может. Скользит глазами по строкам и вновь в верх страницы возвращается.
Саша курить ушел, чтоб Лева так не мучился.
"Он ведь хороший очень человек, - думал Саша. - Зачем мы с ним разругались?…"
Курить было приятно, в первые дни от курения голова кругом шла, а сейчас - ничего. Успокаивало.
Деда было жаль… Но Саша уже как-то свыкся с мыслью, что дед уходит, что вот-вот оборвется.
И поэтому не саднило невыносимо, как после отца.
"Или, может быть, что-то изуродовали во мне? - думал Саша. - Где-то внутри сбили жилку жалости, оборвали ее… А?"
Никто не откликался, и Саша махнул рукой.
На другой день Леву выписали.
Они пожали друг другу руки. Лева сказал что-то неважное, о том, что - "выздоравливай".
Потом еще сказал:
- Человечество вновь и вновь повторяет те же шутки. Дает волю одним и тем же чувствам.
- Поиску справедливости? - немного невпопад, то ли спросил, то ли утвердительно сказал Саша.
- Нет, - ответил Лева.
* * *
У Саши сняли швы с груди. Смешные такие нитки - он смотрел на них удивленно. Думал - надо же, человек, как кукла, вот можно взять так его и зашить. Или распотрошить.
Вскоре Сашу выписали - он вроде бы оклемался.
Шел по улице неспешно, обросший, как пес. Хромал и держался за грудь. Екало иногда больно - будто кусочки стекла остались где-то там, внутри. Но все равно было хорошо. И на улице пахло поздней осенью.
Грустил лишь оттого, что Яна так и не пришла ни разу.
…Добрел до какой-то лавочки.
Сидел на ней, притихший, прислушиваясь к себе, словно на улице целый год не был. Замерз, правда, быстро.
Добрался, прихрамывая, до метро, ехал в полупустом вагоне, чувствовал себя солдатом, которого почти убили, угробили, а он выжил. И едет теперь, и никто не знает, что было с ним.
Вообще Саше были чужды такие мысли полудетские, но сейчас что-то разнежило.
То о деде подумает, то о Костенко… То о Леве.
"Лева - прав, - так думал. - Государство - палач. Раздевает догола и бьет в солнечное сплетение".
"Но это не мое государство. Оно чужое… Или ты ему чужой, Саш?"
"Нет, не я. Оно чужое всем. Его надо убить".
Еще думал о том, что сказал Леве о родстве, и спрашивал себя: "А есть ли у тебя самого это самое родство?… Помнишь, как ты сбежал из своей деревни… Есть родство, ты?"
"Есть. Есть. Только я не знаю слов, чтобы это доказать".
"Ну-ну… А Яна?"
"А что Яна?"
"Она родная? Жена тебе? Ты ведь предал ее, когда было больно… Проклял даже?"