Безлетов тщательно жевал и медленно проглатывал пищу.
- А что такое либерализм, Саша? - спросил он, наконец. - В вашем понимании?
- Если соскоблить всю шелуху, в России он выглядит как идея стяжательства и ростовщичества, замешанная с пресловутой свободой выбора, от которой, впрочем, вы легко отказываетесь во имя сохранения, так сказать, экономической составляющей либеральной идеи.
- Я что, занимаюсь стяжательством и ростовщичеством?
- В нашем споре вы уверенно принимаете сторону людей, занимающихся именно этим и в этом видящих цель своей жизни.
- Но свобода для меня все-таки важна, Саша, - не стал спорить Безлетов. - Куда важнее, чем, например, для тебя. Ты даже не знаешь толком, что это такое.
- Меня не волнует ваша свобода, меня волнует моя родина, ее почва, ее дети, ее рабочие, ее старики. Ваша свобода меня не волнует.
- Фашизм все-таки предпочтительнее вам, сознайтесь? - весело спросил Безлетов. Собеседник его определенно забавлял.
Саша положил вилку втарелку. Есть ему расхотелось.
- О, как вы любите это кипящее слово - "фашизм"! - сказал он. - Как вы любите им шипеть! Клянусь, у вас с этим словом сладострастные отношения. Оно вам снится. Ни один из моих друзей никогда не произносил это слово, ни разу. Я и не вспоминаю этого слова, пока вы его не произносите.
- А с чего ты взял, что я вас считаю фашистами? - спросил едко Безлетов. - Поначалу было опасение, но быстро прошло. Вы не фашисты. Вы хулиганье. Вы никогда не дотянете до фашистов. В лучшем случае, вы можете их плохо изобразить.
- И сдается мне, кое-кому это выгодно, - сказал подошедший к столу грузный человек с одутловатым лицом, впрочем с красивым, прямым носом. Сашу сразу что-то неприятно поразило в его облике, и вскоре он понял, что именно: губы у него были словно покрыты пленкой с кипяченого молока, и оттого казались чересчур, неприятно живыми, из мяса.
- Аркадий Сергеич. Мой молодой друг - Александр Тишин, - выполнил свою роль Безлетов, представив пришедшего и Сашу друг другу.
- Я уж понял, понял, по глазам узнаю их злую породу, - отмахнулся Аркадий Сергеевич. Голос его был нарочито груб и громок.
Аркадий Сергеевич уселся за стол, а Саша все смотрел на его губы - тем более что губы как-то неустанно шевелились, даже когда сам Аркадий Сергеевич молчал. То он читал губами меню, то просто перебирал ими - словно хотел найти подходящее для зачина слово и, попробовав на вкус несколько, не умел отобрать самого нужного.
И пахло от него - сквозь одеколон - каким-то тяжелым запахом, словно он только что был в конюшне.