Сейчас вроде бы все в порядке и недовольство ему выражать нечем, а поди ж ты — и студенческие кружки возникают по десятку в месяц, и анекдотцы сомнительного содержания кто-то сочиняет, и в Сети бог знает чего творится — жандармы, бедные, с ног валятся, чтобы за всем уследить, не дать во что-то серьезное развиться. Ведь и не такие безобидные случаи бывают — вон, в прошлом году сиделец наш женевский, Левинсон Иуда Маркович, в определенных кругах известный под псевдонимом Максим Совестин, труд свой очередной тиснул. «Двенадцать советов Государю». Ишь ты, Макиавелли >>[11] какой выискался! Советчик! Будто и без него советчиков нет. Да ладно бы хоть действительно дело советовал — бред ведь всякий несет, сплошную крамолу. Прислушайся Его Величество хоть к одному такому «совету», и все — не видать больше России. Одна территория останется, а ни Веры, ни Царя, ни Отечества в ней уже не будет… И попробуй выковырни его из этой Женевы. Конфедерация когтями и зубами держится за свои обычаи, а обычай ее простой, как у казаков-донцов — из Конфедерации выдачи нет. Сплошные проблемы.
А тут еще этот посол липовый свалился на голову…
— Бежецкий, говоришь? — остановился Борис Лаврентьевич у дальней стены кабинета, прямо перед портретом Его Величества в полный рост при всех императорских регалиях. — Который из Бежецких? Отец или сын?
— Александр Павлович, — дипломатично ответил советник, привыкший за годы службы светлейшему к внезапным переменам его настроения и частенько — неадекватной реакции на невинные, в общем-то, ответы. Мог господин Челкин и письменным прибором запустить, и просто в ухо заехать — без чинов, по-простому, по-мужицки. И чем дальше, тем все непредсказуемее были его действия. И серьезнее последствия.
— Александр Павлович… Улан царицын… Или этот…
Челкин вспомнил невнятные слухи, будоражившие высший свет года три-четыре тому назад, и задумался. Советник столбом стоял у стола, не решаясь привлечь к себе внимание «полудержавного властелина». Наконец светлейший о нем вспомнил:
— У тебя все?
— Так точно, — по-военному ответил тот, вытягиваясь еще больше.
— Тогда пошел к черту!
Оставшись один, Борис Лаврентьевич уселся за стол, подпер руками тяжелую, отливающую медью, тронутой благородной патиной, голову и задумался…
* * *
Заполошный стук в дверь оторвал Маргариту от работы.
— Кто там? — недовольно спросила она, сдвигая очки на кончик носа и становясь похожей на учительницу гимназии. — Войдите!
Дверь распахнулась, и на пороге возник поручик Мальцев, в задачи которого входило охранять «этого нового Бежецкого» до особых распоряжений.