— Ну, ты, ты пощупаешь.
— То-то…
«Цыган» скользнул взглядом по огромному экрану, разбитому на несколько десятков клеток, показывающих совершенно разные сцены, достал из ящика стола план, закатанный в пластик, и принялся водить по нему ногтем длинного аристократического пальца.
— Тридцать четыре… тридцать четыре… Какой там номер, говоришь?
— Восемнадцатый.
— Тридцать четыре — восемнадцать… Ага!
Проворные пальцы запорхали по клавиатуре, на дисплее появилась стена гостиницы, медленно ползущая вниз. Наконец ярко-красные нити перекрестья уперлись в окно требуемой лоджии.
Где-то далеко, в нескольких километрах от «Гипербореи», в оконной нише ничем не примечательного здания, пришел в движение укрепленный на гибком кронштейне матово-серый цилиндр, от которого в закрытое плотными жалюзи окно уходил толстый, металлически поблескивающий коленчатый кабель. Мгновение, и невидимый в свете дня тончайший луч протянулся к цели. Сверхчуткий прибор, разработанный в недрах одного из научно-технических подразделений Корпуса, считывал с оконного стекла разговор, ведущийся сейчас в номере «3418».
— Ну, чего там? — не выдержал «коридорный», склонившийся над плечом «слухача», вглядываясь в бегущую внизу экрана сдвоенную синусоиду, мало что говорившую непосвященному.
— Да ерунда одна, — буркнул «цыган». — О бабах болтают, мазурики заморские. Отключаю?
— Слушай, Влас… Поставь им постоянную прослушку, а?
— Еще чего! Ты знаешь, сколько час работы микрофона стоит? Да и мало их… У меня вот всего восемь.
— Десять ведь было.
— Ага, десять… А профилактика? На будущей неделе обещали вернуть еще пару — тогда и приходи.
— Ну, все-таки!
— Тащи требование за подписью Табардина — поставлю. Хоть с двух точек, хоть круглосуточное. А так — извини.
— Ну, ты и гад, поручик!
— Подбирали бы выражения, штаб-ротмистр!
Влас протянул руку и тронул клавишу «Отбой». Нужная клетка экрана погасла.
«Бой» постоял еще пару минут за спиной упрямца, сжимая и разжимая кулаки, а потом вышел, мстительно хлопнув дверью, то есть, совершив деяние, которое поручик Констанди, равно как и все «слухачи», прямо-таки ненавидел всеми фибрами души. Сотрудники техотдела ему, штаб-ротмистру третьего отделения Колокольцеву, увы, напрямую не подчинялись.
Но отступать упрямый и деятельный жандарм не любил и не умел…
«Неужели я еще жив? На кущи небесные не похоже. На геенну огненную — тоже…»
Последним, что помнил Александр перед тем, как сознание окончательно его покинуло, был страшный удар, разом выбивший дух из тела и погасивший все краски. А перед ним — полубессознательное состояние, из которого вывела только ясная мысль: он падает. Падает в неуправляемом самолете, и до столкновения с землей, возможно, остаются секунды. И отчаянное, на пределе сил движение руки, масса которой, казалось, возросла многократно, к спуску катапульты… Взрыв пиропатрона под креслом снова вырвал недостаточно крепко держащееся сознание из тела, поэтому все, что было между, вспоминалось урывками: чередующаяся синь неба и буро-рыжая косая плоскость земли, свист ледяного ветра, старающегося сорвать комбинезон, оглушительный хлопок купола вверху…