Так вот, сама по себе, умирала под мартовским солнцем удивительная красота зимы русской и таланта умельцев русских…
Настал апрель, и зазвенели рассыпчатые ручьи.
Весна румяная предстала!
Возникла юность на полях;
Весна тьму зимню облистала!
Красуйся все, что на землях.
Зефиры тонки возвевают,
На розгах почки развивают.
Заботливые отцы семейств уже запасались свежими розгами для нравоучения чад любимых. До чего же хорошо сечь ближнего своего по весне, когда все в мире поет и расцветает, жизни радуясь!
Вот и кошки окотились в столице. Почасту ходили горожане по улицам, а из-за ворота шубы торчала смешная рожица котенка. Несли петербуржцы котят в забаву детям (под мышкой — пучок розог).
Весна, весна… Ах, как дышится весной!
9 апреля маркиз Шетарди отметил в письме к кардиналу Флери: «Волынский, третий кабинет-министр, накануне своего падения… двору известно вперед обо всем, в чем могли они его обвинить». В этот же день Бирон навестил императрицу. В руке герцога была челобитная, и он положил ее на стол ея величества.
Большая жирная печать краснела ярко внизу бумажного свитка.
Анна Иоанновна пугливо указала на бумагу:
— Не хватит ли новые плодить? И без того тошно.
— Анхен, — отвечал Бирон, — я прошу суда над Волынским. Если не желаешь его судить, тогда… пусть меня судят!
Анна Иоанновна небрежно глянула на челобитную:
— Деретесь-то вы, а судить я должна. Про меня и без того газеты аглицкие пишут, будто все десять лет в крови купаюсь…
Бирон отстегнул от пояса пряжку с золотым ключом:
— Тогда… забирай! Ключ более не нужен мне.
— В уме ли ты! — возмутилась императрица.
— Да. Я возвращаю ключ своего обер-камергерства.
Ну, это уж слишком…
— Ах, так? — возмутилась императрица. — Может, заодно с ключом ты и корону герцогскую на стол мне свалишь? Ведь, если б не я, тебе ее не нашивать бы!
Но короны он не свалил. Бирон заговорил официально:
— Ваше императорское величество, всегда был счастлив угодить вам по службе, но сейчас не могу. В вашей воле избрать, кого вам желательней при себе оставить — меня или Волынского?
— Да что он сделал вам, Волынский этот?
— Не мне, а вам! Он оскорбил ваше величество. В записках злоречиво указывал, что престол ваш окружен проходимцами и ворами. А кто стоит близ вас?
Я… Остерман… Левенвольде… Корфы… Кейзерлинги… Менгдены… Разве мы плохо служим престолу?
Анна Иоанновна пихнула, челобитную под подушку:
— Не хочу читать! Ежели и Волынского на живодерню за Неву отправить, так что обо мне опять газеты в Европах отпишут? Чай, не простого мужика давить надо — персону!