Это странное белокурое лицо с холодными глазами пугало его.
— Понимаете ли вы, что все ваше мечтание о грядущем счастье, если даже оно осуществится, не покроет моря слез всех этих милых девушек, всех голодных, обиженных, оскорбленных… и не сотрет в памяти человеческой бессильной ненависти к тем, которые теперь, под защитой штыков и ваших прекрасных гуманных проповедей, без наказания и возмездия топчут своим сытым брюхом все, что было, есть и будет хорошего на земле!.. Они не найдут в вас судьи и мстителя!
— Что вы хотите сказать? — пробормотал Аладьев.
Шевырев помолчал.
— Идите сюда, — сказал он и пошел из комнаты.
Аладьев, точно окованный какой-то непонятной силой, пошел за ним.
Вся квартира уже спала. Темно и тихо было в коридоре и трудно дышалось в спертом больном воздухе. Шевырев отворил дверь в свою комнату и жестом позвал Аладьева. С чувством, похожим на ужас, тот шагнул за ним во мрак.
— Слушайте! — тихо, но со странной властью сказал Шевырев.
Аладьев прислушался. Сначала он ничего не слышал кроме стука своего сердца. Ничего не было видно во мраке, только казалось — глаза невидимого Шевырева блестят и во тьме.
И вдруг Аладьев услышал странный тихий звук.
Кто-то плакал. Тихий, подавленный, безнадежно скорбный плач тоненьким лезвием прорезался в тишине. Было в нем нечто невыносимо печальное: нестерпимая мука, безнадежный призыв, бессильная покорная жалоба.
«Это Оленька плачет!» — догадался Аладьев, и только тут разобрал, что плачет не один голос, а два… Стало страшно. Тьма давила, в ушах слышался тоскливый звон и чудилось уже, будто это не два голоса, а три… десятки, тысячи голосов, вся тьма плачет вокруг…
— Что это? — с испугом спросил он. Но Шевырев не ответил. Он вдруг схватил Аладьева за руку.
— Идемте… — грубо сказал он и вышел в коридор.
В освещенной комнате, странно светлой — и простой после мрака и этого страшного непонятного плача, Шевырев оставил руку Аладьева и, глядя ему прямо в глаза, спросил:
— Слышали?.. Я не могу этого слышать! Что вы дадите «этим» людям взамен того золотого будущего, которое обещают их потомкам?.. Вы… пророки грядущего человечества… будь оно проклято!
Удивление и злоба охватили Аладьева.
— Позвольте… А вы?.. Что вы дадите, что спрашиваете меня так? вскрикнул он, гневно напрягая свои громадные рабочие руки.
— Я? — со странным и как будто насмешливым выражением переспросил Шевырев.
— Ну, да, вы… задающий мне такие вопросы, странные… Какое вы имеете право говорить таким тоном?
— Я — ничего. Быть может, я только напомню другим то, о чем они забыли… Да и то… не знаю…