— Что такое? Что вы говорите? — с внезапной тревогой спросил Аладьев.
Шевырев молча посмотрел на него. Потом вдруг улыбнулся, как будто удивляясь наивности вопроса, и медленно пошел к двери.
— Куда же вы? Постойте! — крикнул Аладьев. Шевырев обернулся, приветливо кивнул головой и вышел.
— Да… вы… просто сумасшедший! — в слепой ярости крикнул Аладьев.
Ему почудилось, что Шевырев засмеялся. Но дверь затворилась.
С минуту Аладьев в недоумении стоял посреди комнаты. Голова у него болела, в висках стучало, и сердце билось, как у больного. Неровно и томительно. Он машинально окинул взглядом свою рабочую комнату, свой стол, заваленный бумагой и книгами, портреты на стенах, и внезапная судорога болезненного и непонятного отвращения потрясла его с головы до ног. Невыносимо противна показалась всякая мысль, всякое дело, даже завтрашний день… Захотелось своими огромными руками схватить весь мир и встряхнуть его так, чтобы все эти дома, люди, дела и мысли пылью полетели на воздух.
— Может, и в самом деле это было бы лучше всего!..
Он подошел к кровати, бросился лицом на подушку и застыл.
Во мраке, окружившем его закрытые глаза, тихо вставал и плыл мимо какой-то светлый образ с большими, о чем-то спрашивающими, о чем-то плачущими глазами. И показалось, что подошел кто-то черный, огромный, зверино засмеялся, дунул и потушил яркую радостную мечту его жизни.
Была ночь, и вся квартира уже спала. Ни одного звука не доносилось извне и только в коридоре, где спали старички, что-то тихонько поскрипывало. Не то мышь скреблась, не то похрапывал кто-то. Все было мертво и застыло в глухой неподвижности. Один безликий мрак молчаливо ходил по комнатам и заглядывал в спящие лица. В комнате Шевырева чуть синело от незакрытого окна и мутным пятном виднелась темная голова его, словно мертвая, лицом вверх, лежавшая на подушке.
Вдруг Шевырев вздрогнул и открыл глаза.
Кто-то стоял возле него. Он поднял голову.
Прямо в ногах кровати, закрыв лицо руками, стояла, смутно видимая в полумраке, женская фигура. Что-то призрачное и таинственное было в ее тонком, колеблющемся силуэте. И раньше, чем память подсказала полузабытый дорогой образ, каким-то странным внутренним чувством, от которого шевельнулся мозг и сжалось сердце, Шевырев узнал ее: это была женщина, когда-то так любимая им и ушедшая туда, в вечную даль, откуда, он думал, никому нет возврата.
— Лиза! — в страшном восторге и испуге вскрикнул Шевырев, чувствуя, как потряслось его сердце.
Она продолжала стоять, закрыв лицо руками и как будто колыхаясь в темноте, волнами ходившей перед глазами.