— Он хороший генерал?
Он поднял глаза, изумленный тем, с каким почти не скрываемым жаром она задала свой вопрос. Он понятия не имел, какой из Пирса генерал: в Крыму тот, похоже, не сражался, а что касается Индии, то тут он был и вовсе не известен. Он сказал:
— Не знаю. Могу сказать одно — он не так-то прост. Я его видел только однажды. Я как раз муштровал своих людей на плацу в Бховани и даже не знал, что из Гондвары приехал генерал. И вдруг увидел коренастого коротышку, ростом футов пять, в простом коричневом костюме и черном цилиндре. Он стоял на переносной подставке, которую, наверно, его грум всюду таскает за ним. Под мышкой он как саблю держал сложенный зонтик; руку спрятал за отворот сюртука и слегка выставил вперед челюсть — точь в точь как на изображениях Наполеона. Позади стоял грум, придерживая его коня — серого жеребца по меньшей мере шести футов в холке. Несколько моих сипаев, из тех, что были свободны от дежурства, присев перед ним на корточки, робко его рассматривали — и я их не виню. Он не обращал на них никакого внимания. У него было одутловатое лицо, нос крючком и широкая борода. Конечно, я сразу понял, кто это, потому что о нем много острили еще тогда. Мне захотелось засмеяться.
Он повернулся, бросил окурок чируты за парапет и проследил взглядом, как падающий огонек исчез под стеной.
— Я подошел, чтобы отдать честь. И тут мне расхотелось смеяться. У него ледяные глаза; он очень вежлив, всегда говорит только шепотом, улыбается заученной улыбкой, но что за ней скрывается, постигнуть невозможно. Мы немного поговорили, потом он взобрался на свою огромную лошадь и поскакал к Хребту со сложенным зонтиком под мышкой. Я стоял и смотрел ему вслед. По сю пору не знаю, то ли мне очень хочется узнать его поближе, то ли наоборот — никогда больше не видеть.
Больше он ничего не мог из себя выжать; по правде говоря, сейчас сэр Гектор его вовсе не интересовал. Надо было заканчивать разговор, прощаться и возвращаться в лагерь. Его окутывало знакомое тепло присутствия Шумитры: часы, проведенные ими вместе делали естественной эту встречу в такой час и в таком месте. Он понимал ее; они были друзьями на условиях, устраивавших обоих, хотя никогда не обсуждавшихся вслух.
Теперь его не волновало, убила ли она на самом деле своего мужа. В Кишанпуре сама мысль об убийстве не вызывала внутреннего протеста. К тому же, думал он, старый раджа мог попытаться унизить ее самым скотским образом, и только ей это было известно. Конечно, ей достало бы решимости для убийства — но только в гневе, или, быть может, из-за любви, или из-за этих кишанпурских земель. Она не могла бы убить для себя.