Начать же необходимо с вопроса о том, почему в юнгианской психологии нас интересуют именно мифы и сказки? Юнг заметил однажды, что именно благодаря сказкам можно наилучшим образом изучать сравнительную анатомию человеческой психики. В мифах, легендах или любом другом, более развернутом, мифологическом материале мы постигаем базисные паттерны человеческой психики, преодолевая множество культурных наслоений. Сказки же отражают эти паттерны в психическом более ясно и четко, так как включают гораздо меньше специфического культурного материала.
Одно из основных обвинений, которое обрушивают на наши головы представители других психологических школ, состоит в том, что мы везде видим архетипы, что наши пациенты каждую ночь видят архетипические образы во сне; нашим же оппонентам получить подобные факты никогда не удается. Проблема здесь заключается в том, что архетипические мотивы невозможно обнаружить, если не знаешь, что они из себя представляют. Аналитик, который просто не умеет замечать архетипические мотивы, будет давать им личностно окрашенную интерпретацию, соотнося их со своими воспоминаниями. Для того чтобы научить распознавать архетипический материал, в первую очередь, необходимо обладать запасом общих знаний в этой области. Именно по этой причине мы и пытаемся как можно больше узнать об этих мотивах и их различных способах организации (set-ups).
Но существует и другая причина, которая в практическом плане является более важной и ведет к более существенным проблемам. Например, если пациент рассказывает вам свой сон, а у вас уже есть его анализ (т. е. общие сведения о внутренней и внешней жизни пациента), то, даже если вы и попытаетесь воздержаться от каких либо предварительных выводов, навряд ли вам удастся избежать «рабочей» формулировки гипотезы относительно имеющейся У данного человека проблемы: то ли это зависимость мужчины от своей матери, то ли — дочери от отца, то ли — одержимая анимусом женщина, или бог знает что еще. Представим, например, что в соответствии с выдвинутой гипотезой ваша пациентка сильно озабочена своим анимусом. И когда она рассказывает вам свой сон о ночном грабителе, который ее очень напугал, в этом случае вы реагируете следующим образом: «Ага, ну вот и попалась голубушка, так я и знал». Вы совсем не замечаете, что не интерпретируете сон, а просто узнаете в нем то, что и предполагали. Вы связываете его с тем, что, как вы уже интуитивно догадывались, может быть проблемой, беспокоящей пациентку. Затем фигуру вора можно рассматривать как воплощение анимуса, и интерпретация будет выглядеть вполне правдоподобно. Но нельзя научиться интерпретировать сновидения сколько-нибудь объективно, не имея никакой гипотезы относительно того, что же может возникнуть из их мотивов. Мы должны рассматривать сны как можно объективнее и только затем— в конце—делать какой-либо вывод. Потому что любой сон представляет собой новое сообщение, которое до тех пор не было известно ни аналитику, ни самому сновидцу.