– Прогулка по городу не состоялась, – резюмирует он, – что и следовало ожидать. – Потом прижимается ко мне, закрывает глаза и спокойно засыпает.
Есть мужчины – великолепные любовники, но спать с ними абсолютно невозможно. Только спадает эйфория, как они отворачиваются, зарываются в одеяла, закрываются с головой, что означает – руки прочь. Я опять принадлежу себе самой! Мой немец-переселенец был этого сорта, австриец, швейцарец и голландец – тоже. Может, это свойственно всем германцам? Слава богу, англосаксы ушли дальше. Они хотят тепла всю ночь. Назад к материнской груди, куда же еще? Они хотят чувствовать, прижиматься, ласкать, держаться – любовь не должна остывать. Это по мне. Какие бы претензии ни предъявлялись к англичанам, американцам, канадцам, одно точно: спать с ними лучше всего! После секса они ласково прижимаются, пусть хоть рушится мир.
Проспер Дэвис – не исключение. Мы дремлем, тесно прижавшись друг к другу, без единого зазора, как две серебряные ложки. Если один переворачивается, другой автоматически делает то же самое. Ничто не мешает – ни локоть, ни нога. Ни рука не затекает, ни коленка не нарушает гармонию. Мы идеально подходим друг другу, даже сердцебиение и дыхание кажутся настроенными друг на друга. Я сплю с чувством полной защищенности.
Незадолго до одиннадцати я просыпаюсь. Настроение великолепное.
Проспер! Я протягиваю руку и глажу его по спине. Он тут же притягивает меня к себе, благостно вздыхает, бормочет что-то непонятное своим медлительным, глухим голосом. Еще не окончательно проснувшись, мы опять любим друг друга. Он тихо входит в меня, ненадолго, так, чуть-чуть, чтобы начать новый день. Легко, приятно, мечтательно, не больше четверти часа. Это нежность, не страсть. Когда все позади, сна у обоих нет ни в одном глазу. Хватит любви, пора вставать.
Мы вместе выскакиваем из постели и бежим к окну. Я нетерпеливо раздвигаю тяжелые шторы. В Париже никогда не знаешь, какая будет погода. Вдруг она переменилась? Нет, такая же хорошая, как вчера. Яркое солнце, лазурное небо. Жарко, полное безветрие. Мы вместе моемся, намыливаем друг друга, фыркаем, плещемся, брызгаемся, радостные, как дети. Проспер вытирает мне спину и втирает в кожу лосьон.
– У тебя нет ни одного шершавого места, – замечает он потом с восхищением, – твоя кожа мягкая, как детская попка!
Затем мы проходимся по моему гардеробу.
– Вот это симпатичное, – говорит он, когда я влезаю в свой бело-розовый «салопет», – это тебе идет. Ты выглядишь как настоящая парижанка. – Он обнимает меня сзади, прижимается щекой к моим волосам, глубоко вздыхает – и вдруг отпускает, почти отталкивает, словно чего-то испугался.