Млад кивнул.
В университете было пусто, так же как в профессорской слободе. Млад дошел до своего дома, никого не встретив.
Ленивый Хийси визжал от радости и рвался с цепи, когда увидел хозяина — Младу пришлось его отпустить. Огромный пес прыгал ему на грудь, лизал лицо и тявкал, как щенок. Он растолстел — видно, сычевские бабы кормили его на убой, как поросенка.
— Тихо ты, тихо! — смеялся Млад, — уронишь…
— Радуется… — понимающе кивнул перевозчик, — что ж тебя-то никто не встречает, кроме пса?
— Никто не знает, что я вернулся, — ответил Млад — мысль о встрече с Даной обожгла его вдруг ледяной волной. В Пскове он ни разу не усомнился в том, что она ждет его, но тут вспомнил Родомила, и его последний взгляд, обращенный к ней: тоска и страх сжали сердце.
— Мстиславич! — издали окликнул его скрипучий голос, — Мстиславич! Вернулся!
Со стороны университета к нему, переваливаясь, бежал Пифагорыч — Младу показалось, он совсем состарился.
— Мстиславич, — старик запыхался, — миленький! Живой!
— Ну вот, — вздохнул перевозчик, — пойду я…
Млад не успел его остановить, чтоб предложить поесть и отдохнуть: Пифагорыч припал к его груди.
— Вернулся… Мы и не надеялись. Весной ребята покалеченные вернулись, говорили, ты смертельно ранен. Мстиславич, сколько детушек наших… Сколько мальчиков! — из мутных глаз по щекам старика текли слезы, — половины в живых не осталось! Я вот, старый, еще жив, а мальчики…
Млад не знал, что ответить, и чувствовал, что виноват: не сберег.
— Как я рад, что ты жив… — прошептал Пифагорыч, — как я рад… И Пскова они не взяли! Не взяли Пскова!
— Не взяли, — Млад кивнул.
— Помнишь, я говорил, что никто из них не побежит в ополчение записываться? А я ведь и прощения не могу у них попросить, у тех, кто там остался… Старый я дурак! Не взяли немцы Пскова… И не возьмут никогда!
Млад забыл постучать — дверь была не заперта. Наверное, не надо было приходить сразу, стоило выспаться, отдохнуть, попариться в бане… Как он явится к ней в таком виде? Млад перешагнул через порог, оглядываясь по сторонам: Дана сидела с книгой у раскрытого окна и недовольно подняла голову — кто это вошел к ней без стука и помешал?
Наверное, она не сразу разглядела его — на дворе светило яркое солнце, а у двери сгустилась полутьма. Млад молча стоял в дверях и почему-то боялся пойти в дом, пока она вглядывалась в его лицо — глаза ее смотрели вопросительно, непонимающе и испуганно: она не узнала его.
— Дана, — наконец, хрипло выговорил он и сглотнул.
Она поднялась — на ней был летний широкий сарафан без пояса и рубаха из тонкого льна, просвечивающая на солнце. А он почему-то вспоминал ее в шубе, такой, какой видел в последний раз. Как глупо… Ведь давно наступило лето, как она могла встретить его в шубе?