Речи юного князя вызывали у бояр легкие снисходительные улыбки. Его решения, по сути, были всего лишь мнением большинства — сам Волот зачастую не понимал, о чем они говорили, особенно если дело касалось денег. Он не представлял себе последствий своих решений, хотя каждый раз старался разобраться до конца. Ему казалось, все обманывают его.
Кроме дядьки, старого вояки, сменившего кормилицу, когда Волоту было пять лет, его пестовал друг отца, тысяцкий Ивор Черепанов. Волот впитывал воинскую науку, проклиная себя за то, что при жизни отца тратил время на детские игры, и поначалу очень верил Ивору. До тех пор пока не узнал: получив от Бориса должность тысяцкого пожизненно, Ивор после его смерти успел удвоить свои земельные владения.
Осмоловы и Свибловы, древние и сильные боярские семейства, бились между собой за влияние на юного князя, за вес в думе, за посадничество, за спорные земли, за мнение веча, за купеческие деньги, но проявляли удивительное единодушие, когда речь заходила о боярских привилегиях и правах на собственных землях. Их интересы лежали на поверхности, Волот сам догадался, что ими движет. Осмоловы потеряли немалые доходы, когда отец посадил в Казани молодого Амин-Магомеда: теперь восточные товары на торг везли казанские купцы, а не новгородские. Убрать татар с торга, разорвать договор с Казанью и открыть путь на восток — вот чего они добивались. Свибловы же, напротив, имели земли вблизи Изборска, и собирали с западных купцов немало серебра, а, кроме этого, боялись стычек с Ливонским орденом, разоряющим их земли. Но как красиво звучали их голоса на вече! Осмоловы твердили о расширении территорий, о том, что княжеская власть должна зажать подданные земли в жесткий кулак, подавить их волю — только тогда возможно не ждать нападения с востока и достойно противостоять Западу. Свибловы говорили: только дружба с Европой обеспечит безопасность западных границ, только поддержка Европы сделает Русь непобедимой в борьбе с Востоком.
Московские князья ни во что не ставили юного Волота, но пока побаивались выступать в открытую — слишком сильна была любовь новгородцев к князю Борису, чтоб рисковать: Москва осталась бы один на один с крымчанами. Киев же, возвращенный Руси в результате последней войны с литовцами, еще не оправился толком, но оттуда время от времени звучали голоса о мудром правлении князя Литовского и никчемной власти Новгорода, лишь ограничивающего их свободу и сдирающего подати. Псковичи мечтали об отделении, и ждали подходящего повода.
Иностранные посольства старались иметь дело с боярами и посадником, нежели с юным князем, и о чем они договаривались между собой, Волот мог только гадать. Казань была поразительно радушна, словно собиралась нанести удар исподтишка. Ногайская орда молчала, Крымское ханство изредка разоряло приграничные земли, но ответить на их вылазки большой войной советовал только Сова Осмолов, а на поприще переговоров Волот чувствовал себя неуверенно.