— Они выбросили из Варшавы мой центральный комитет и усложнили всю нашу деятельность. — Савинков сердится — черт дернул его снова поднять именно этот, давно отклоненный жизнью вопрос.
— Но вы же знаете, их взяли за горло, и все те же русские, — терпеливо возражает Гакье.
— Хорошо, я подумаю, — соглашается Савинков. — Я почти уверен, что в связи со мной Польша нужна вам только для того, чтобы в случае чего спихнуть вину на нее… — резко говорит он.
— Это недостойный разговор, господин Савинков, — холодно роняет Гакье и снова смотрит на свои башенные часы.
…Савинков покинул квартиру Гакье в прескверном настроении. Казалось бы, результат свидания был для него успокоительным — французы от него не отказывались. Но он больно почувствовал другое — как он унизительно бесправен даже перед каким-то Гакье. В ушах у Савинкова еще звучит полное двусмысленности замечание Гакье, что он, Савинков, сам первый заговорил о трусости. Какая подлость!
Мысли о своем унизительном бесправии мучают его не впервые и последнее время все чаще и чаще. И каждый раз он утешает себя тем, что начинает придумывать, как он, уже будучи вождем новой России, разделается в своих мемуарах со всеми этими Гакье, однажды вообразившими, что они им командуют.
Но почему-то сейчас эта мысль о будущей мести нисколько не утешила, даже, наоборот, ему стало стыдно от этой наивной игры с самим собой. Да, сейчас он уже не мог играть в будущее России — слишком реальным становилось оно, и это все меняло. Его теперь не так уж сильно встревожила неудача в Лондоне, он думал, что это даже к лучшему: чем меньше у него будет там, в России, обязательств перед кем бы то ни было, тем лучше. А те же англичане еще придут к нему там, в России, и будут просить как милости благоприятствовать им на русском рынке. Он знает, что так будет.
«Ничего, ничего, терпеть осталось совсем немного, — думает он. — Если в отношении «ЛД» все подтвердится и мне удастся установить с ней деловой контакт, то все, все переменится, и не только какой-то Гакье, сам черт не будет мне страшен…» — и вдруг Савинков как вкопанный остановился посреди пестрой летней сутолоки уличной толпы.
Поразившая его сейчас мысль была необыкновенно проста и убедительна: в самом деле, почему он в отношении «ЛД» все время говорит «если», «если», «если»? Почему он сомневается в том, что уже давно стало вполне ощутимой реальностью? Разве не с помощью «ЛД» добывается тот разведывательный материал, о котором сегодня с такой похвалой отзывался Гакье? Значит, уже есть контакт с «ЛД»! Что же заставляет его говорить «если» и думать, что «ЛД» — мыльный пузырь?