— Не совсем, Артур Христианович, у него наблюдается депрессия.
— Это опасно… — раздумывая, сказал Артузов. — Ему принадлежит очень ответственная роль в этом эпизоде, от его безупречной игры зависит буквально все. Нам нужно, чтобы он провел встречу с Фомичевым и написал письмо Савинкову. Вот что, сразу после совещания доставьте его ко мне — надо его посмотреть… — Артузов соединился по телефону с Дзержинским: — Феликс Эдмундович, все идет по плану, но есть осложнение с Павловским — у него депрессивное состояние… Хочу посмотреть его сам.
— Я тоже зайду, — слышит Артузов усталый голос Дзержинского.
Павловский действительно в последние дни заметно изменился. Хотя он по-прежнему беспрекословно выполнял все приказания Пиляра, но делал это вяло, нехотя, и во всем его поведении все яснее сквозило яростное ожесточение.
Павловский понял наконец, чего добиваются чекисты, — они хотят заполучить Савинкова живым. Теперь у него отнята последняя надежда вернуться на Запад героем, спасителем вождя. Да, он помогал чекистам, но только для того, чтобы выиграть время для побега и предупредить вождя об игре, которую ведут против него. Но теперь может случиться, что Савинков с его, Павловского, помощью окажется в этой же тюрьме, и однажды им устроят очную ставку. Нет! Лучше смерть. Разговаривать с Савинковым, глядя в его металлические глаза, в кабинете следователя ВЧК Пиляра — это было свыше его сил.
Последние дни и ночи Павловский мучительно думал только об этом. Спал урывками, и стоило ему забыться, как перед ним возникал Савинков. Он смотрел на него с упреком и презрением и спрашивал: «За шкуру свою продал меня…» — «Еще не продал! Не продал!» — кричал исступленно Павловский и просыпался весь в холодном поту…
Павловский понимал, что с таким состоянием нервов он долго не протянет, и начал убеждать себя, что никто не собирается вытаскивать Савинкова в Россию. Он успокаивал себя тем, что это вообще неосуществимо, так как вождь быстро распознает чекистские планы. И одновременно он судорожно… каждую минуту думал о побеге…
В середине дня Павловского вызвали к следователю. Дежурный комендант тюремного этажа обычно сам сопровождал арестованного до переходной площадки, где его принимал специальный конвой. Он выпустил Павловского из камеры и стал запирать замок. Сцепив, как положено, руки за спиной, Павловский ждал дежурного и механически смотрел, как он орудует ключами. И вдруг его взгляд замер на кобуре с наганом, висящей на поясном ремне коменданта. Кобура была расстегнута, и из-под кожаного клапана выглядывала темная, с насечкой ручка револьвера. Он не мог оторвать глаз от ручки и в эти секунды пережил нечто похожее на снящееся в детстве падение в пропасть. Голова у него закружилась, он проглотил накопившуюся во рту слюну и весь напружинился, как перед прыжком, но в этот момент дежурный комендант выпрямился и негромко и буднично сказал: