– Значит, вы тоже так думаете, миледи? Я ненавижу охоту. Папа уговорил меня поехать с ним прошлой осенью, скакать на лошади мне понравилось, но когда собаки затравили лису, это был кошмар. Охотники срезали с нее клок шерсти и провели ею мне по лицу. Мне никогда не было так плохо. Больше ни за что не поеду. – Это была самая длинная речь Лавинии.
– Я же тебе говорил, – улыбнулся герцог, – это было, так сказать, крещение кровью. Больше такое не повторится.
– Как будто лисицам от этого станет легче, – парировала Лавиния. – Это просто нужно запретить. Я вот что тебе скажу: когда выйду замуж, я не позволю своему мужу охотиться.
Отец ухмыльнулся.
– Уж не думаешь ли ты, что сможешь приказывать своему мужу? Да, Винни, тебе многому еще предстоит поучиться.
– Я потребую, чтобы это записали в брачном контракте, иначе свадьбе не бывать.
Герцог громко расхохотался, а Френсис, заметив, что девушка покраснела от гнева, решила вмешаться.
– Я вижу, леди Лавиния, вы очень любите животных.
– Люблю. У меня в Лоскоу-Корт есть целый зверинец, только я не могла привезти их с собой. За ними ухаживает пока ученик конюха Том.
– А вы пробовали их рисовать?
– Нет. И зачем? В зверинце их можно увидеть и потрогать.
– Интересный вопрос.
– Какой?
– Зачем изображать что-то на бумаге или на холсте. Или, к примеру, в гипсе, в бронзе. Может, поговорим об этом? А я тем временем буду делать предварительные наброски к вашему портрету.
– Я бы лучше побыла на свежем воздухе.
– Тогда пойдемте в сад. – Френсис взяла пару альбомов и несколько угольных карандашей, затем повернулась к Маркусу. – Вы, милорд, вполне можете оставить леди Лавинию на мое попечение. Я уверена, вас ждут в другом месте.
Френсис фактически выпроваживала его, стараясь делать это не слишком грубо.
Маркус с улыбкой поднялся на ноги.
– Я вернусь за ней через час.
Втроем они вышли в холл, он взял свою шляпу, наказал дочери вести себя как следует и удалился.
– Ну зачем он это говорит?! – с обидой произнесла Лавиния. – Я же не ребенок! Кто-то может подумать, что я собираюсь перевернуть здесь все вверх дном.
– Ох, надеюсь, не собираетесь! – со смехом сказала Френсис. – Я только-только привела все в божеский вид.
Лавиния набычилась, но, поняв, что Френсис шутит, заулыбалась. От улыбки глаза у девушки вспыхнули, точь-в-точь как у отца, и Френсис стало жаль, что она улыбается так редко. Из нее вырастет женщина редкого очарования, но с ней надо поработать. Уж не это ли имел в виду Маркус, говоря, что ее нужно “обтесать”? Кстати, почему она до сих пор называет герцога про себя Маркусом? Их близкие отношения остались в далеком прошлом, так не лучше ли даже про себя называть Маркуса “его светлостью” или “герцогом”?