– Ничего, – проворчал Кальтер, продолжая неотрывно наблюдать за пожарным выходом. – Чтобы спорить с гуманитариями о духовности, надо иметь такой же высокий лоб, как у них. Мне в этом плане, увы, похвастаться нечем. Да и спорщик из меня, если честно, как из кровососа – воспитатель детского сада. В том институте, который я закончил, нас учили докапываться до истины более практичными способами, нежели вступая в пустопорожние дискуссии.
– С помощью ножа и «сыворотки правды»?
– Не обязательно. Но иногда мне действительно приходилось заниматься извлечением истины хирургическими методами. Всякое бывало.
– И все-таки, Тимофеич. Ну хоть что-то ты мог бы сказать в свое оправдание? – Я смекнул, что, несмотря на отговорку майора, мое гипотетическое предположение вынудило его задуматься. Мне надо было лишь деликатно настаивать на своем, чтобы добиться от собеседника более конкретного ответа. Или приказа закрыть рот – опять же куда кривая нашей беседы вывезет.
– Какой смысл ты вкладываешь в определения «жестокий» и «духовное перерождение»? – попросил уточнения компаньон. Кажется, кривая начала мало-помалу выруливать в правильную сторону.
– Что значит какой смысл? Самый что ни на есть обычный, – я пожал плечами. – Неужто мне нужно объяснять подобные вещи человеку, который старше меня на полтора десятка лет?
– Нет, не нужно. Спасибо, я отлично тебя понял, – поспешил заверить меня майор. – Спрошу иначе: а с чего ты вообще взял, что Кальтер жесток и что теперь он духовно переродился?.. Ладно, молчи, я наперед знаю, что ты ответишь. Поэтому давай развеем твои мальчишеские заблуждения по порядку. Первое: на самом деле я вовсе не жестокий человек. Или скажем так: не более жестокий, чем профессиональный убойщик скота, который за пределами своего цеха и мухи не обидит. Моя «болезнь» называется полной эмоциональной невосприимчивостью. Полагаю, это свойство психики у меня врожденное, потому что вырос я во вполне обычной семье и в детстве не переживал ни сильных стрессов, ни душевных потрясений. Я не убивал из рогатки птиц, не мучил собак и кошек и вовсе не был задирой, а если вступал в драку, то только давая обидчику сдачи. Единственное, что отличало меня в те годы от сверстников, – это нелюбовь к участию в шумных подвижных играх, хотя физически я был развит довольно хорошо. Просто я терпеть не мог находиться в гуще криков, суеты и споров, зато любил наблюдать за игроками со стороны и предугадывать, что они предпримут в следующий момент и как это отразится на ходе игры. Бурлящие вокруг нее эмоции и страсти меня совершенно не волновали, и я не сопереживал ни одной играющей стороне. Даже когда игроки порой получали травмы, я считал это не трагедией, а всего лишь неучтенным игровым фактором, который был интересен мне своей непредсказуемостью, вынуждающей вносить поправку в мои стратегические расчеты. Поэтому в школе я был предрасположен к точным наукам и имел посредственные оценки по остальным дисциплинам.