Годик проживу,
Полюблю потом другого —
Мужа отравлю.
32
И опять все снова, снова
Будет так же вновь.
Полюбила, отравила —
Вот и вся любовь!
По моей просьбе Лиля достает с антресолей битком набитый потрепанный портфель. Весь вечер сегодня я буду перебирать его содержимое, то посмеиваясь, то задумываясь.
Вытаскиваю синюю школьную тетрадь. На обложке — "Сильвия и Лео" (трагедия). И старательно нарисованный кинжал, с которого капает кровь…
Семь страниц в клеточку, пять действий. Открываю на пятом.
Лео:
Я хотел бы быть поэтом,
Чтоб красы твои воспеть.
Не устал пером скрипеть
Я б весной, зимой и летом.
Сильвия:
Ну а осень позабыл?
Лео:
И ее б не пропустил.
Сильвия:
Скоро нам венчаться надо.
Как я рада! Как я рада!
Лео:
О Сильвия! О милая моя!
Кто разлучить нас может?
Генри (выскакивая из кустов с кинжалом):
Я!
(Закалывает Лео и обращается к Сильвии, указывая на
труп)
Он был любви преградою,
Но он сражен.
Любить тебя с усладою
Не сможет он.
Так кто ж разделит счастие,
Мой друг, с тобой?
33
Поможет кто в несчастии?
Как жить одной?
Люблю тебя. Люби меня
И я женюсь.
Счастливы будем ты и я,
Тебе клянусь,
Под кровом высших радостей
Мы будем жить.
А об убитом в младости
Зачем тужить?
Тобой одной хочу владеть,
Тобой одной.
Хочу тебя при всех посметь
Назвать женой.
А там пусть обзываются,
Мне все равно.
Завидуют, ругаются,
Мне все одно.
Пусть сыплются проклятия —
Все счастлив я…
Приди ж в мои объятия,
Любовь моя!
Я не стану целиком приводить ответного монолога Сильвии. Вот заключительные строки:
Пусть вечно тучи грозовые
Над головой твоей висят,
И хладом капли дождевые
Тебя всего насквозь пронзят.
Убийце нету сожаленья!
Пролить ножом другого кровь,
Расторгнувши при том любовь —
Всех тяжелее преступленье.
Уйди, уйди без возраженья,
Ты недостоин даже мщенья!
(Генри плачет и уходит по дорожке, белой змейкой вьющейся между кустов.)
Занавес.
34
Это конец монолога и конец трагедии. И чтобы не было сомнений, под словом «занавес» так и написано — «конец». И опять нарисован кинжал, с которого капает кровь.
Как густо замешана моя девятилетняя наивность на Шиллере и Шекспире!
А это что? Тоже любимое — "Старик".
Истощились мои силы,
Стал я дряхлый и седой.
А бывало я кобылу
Поднимал одной рукой.
Честное слово, я завидую тогдашней живости и непосредственности.
Разумеется, на каждом шагу вторгалась и политика:
Блестит прозрачная вода,
Стоят советские суда.
И наша яхта среди них,
Как Сталин меж людей своих.
Что поделаешь, я — дитя своего времени!
Когда стихов накопилось много, папа понес их в редакцию «Ежа» и вернулся очень довольный.
— Сначала они не поняли, решили, я автор, и очень смеялись. Но потом, узнав, что это стихи моего маленького сына, стали их хвалить и обещали даже кое-что напечатать.