Карл Ланге сидел молча, долго. Он был не в силах шелохнуться. Наконец он поднялся.
— Сидите, — сказал Осмундсен.
Карл Ланге остался стоять. Он ненавидел человека перед собой. Потом выговорил:
— Спасибо за краткость изложения. Не знаю, кто именно исказил факты — вы или тот, кто составлял протокол. После моего ухода вы, возможно, дадите себе труд ознакомиться и с моей версией происшедшего, если ее не изъяли из дела, конечно.
— Я читал ее.
— Тогда вы, очевидно, знаете, что на меня наложили штраф за сопротивление полиции. И что я отказался платить его, после чего штраф отменили, а дело закрыли. Почему бы это, позвольте полюбопытствовать?
Осмундсен молча смотрел на него.
— В полицейском протоколе написано, что я был пьян. Это ложь, что подтвердили в ресторане, из которого я возвращался. Далее: в протоколе записано, что я вел себя неадекватно и даже сцепился с каким-то стариком с палочкой. Я представил справку, что из-за сломанного ребра уже три дня носил корсет. Только потому, что я мог аргументированно опровергнуть каждое слово в этом протоколе, дело закрыли.
— Да, вы сумели извлечь выгоду из промаха тех полицейских. Они посчитали все пьяным хулиганством и не записали ни имен, ни адресов свидетелей. А почему вы так возбуждены, если дело чисто?
— Но вы-то почему так безмятежны, у вас ведь ничего против меня нет.
— С какой целью вы подстриглись и сбрили бороду?
Первой мыслью Карла Ланге было сказать ему, что это не его собачье дело. Но он сдержался. И ответил:
— Потому что у меня есть воображение.
Он повернулся на каблуках и вышел вон.
* * *
Карл Ланге был дома. Ходил из угла в угол. Зазвонил телефон, он не поднял трубку. Мир не может быть устроен так. Телефон все разрывался. Могли звонить из полиции, мог быть кто угодно. Его нет дома. Он наново переживал свое поражение: раздумывал, что же надо было Осмундсену сказать. Единственной удачей можно считать последнюю фразу. Все остальное — беспомощное пораженчество.
Еще бы Осмундсену не победить, если он так вмастил ему с этим делом восьмилетней давности, да еще девочка, о чем он даже не подозревал, оказалась несовершеннолетней. Тем вечером он брел по Сант-Улавсгате и наткнулся на лежащего у стены подвала человека, он принял его за мальчика. Сыпал мокрый снег вперемешку с дождем, и он не смог пройти мимо замерзающего. Он заговорил с ним, тот не отвечал. Мимо шла молодая пара, они остановились. Он объяснил им, что у него сломано ребро, но, если они растолкают этого выпивоху, он возьмет его с собой, он живет в двух шагах отсюда. «Это девушка», — сказала женщина. «Ну, ничего страшного», — ответил он. Они растормошили ее, и она стала собираться с ним. Тут приехала полиция. Он им все рассказал и предложил не забирать ее в вытрезвитель. Но они отбрили его, да так грубо, что он рассердился и назвал их дуболомами. И началось: полицейский заломил ему руки — он завопил от боли в сломанном ребре. Его тут же затолкали в машину и отвезли в участок на Меллергате, 19.