Филимон подошел к Абакару, который согнулся в кресле, опустив голову к коленам и закрыв затылок руками. Теперь он говорил совсем невнятно.
– Марго когда мне позвонила весной, не поверишь, я даже почувствовал облегчение – конец! Спросил, в каком виде я к ней пришел пожить, не слишком досаждал? Она говорит, расслабься, не приходил ты. Думал, она соврала. Отдал распоряжения, позвонил родне, прошло девять дней, а я жив. Вчера был жив и сегодня жив. Я был жив, понимаешь? Я уже не говорю – живу. Я говорю – был жив. Давай водки выпьем.
Филимон принес поднос с графином, рюмками и закуской. Они сели к столу, посмотрели друг на друга.
– Когда она тебе позвонила весной? – спросил Филимон, наливая по первой.
Абакар, не раздумывая, назвал число и время – раннее утро. Получалось – на другой день после визита Филимона к Марго. На другой день после оперы. Сняла бигуди, отмыла лицо, сходила в оперу, посидела там камертоном, дождавшись удушения мавром жены, вернулась домой, выспалась и с рассветом позвонила Абакару.
– Я был у Горгоны накануне вечером, – с трудом выговорил Виктор Филимонович. – Хотел говорить о тебе, предупредить… а она не стала слушать.
– Я не в претензии, – равнодушно произнес Абакар. – Ты у нас самый совестливый, сделал, как тебе удобно было. Не захотела слушать… Значит, ты, не отмазался, да? Смешно. Пришел сказать мертвецу, что ему угрожает опасность. Конечно, она не стала слушать, еще и высмеяла тебя небось. А сына моего забери. Отвези их с Зойкой в Александров жить, там учителя нужны и врачи. Пусть твоя дочка учит, а мой недоумок употребит хоть какие-то навыки медицинского образования – уж в морг-то санитаром его должны взять. Объясни им, что это и есть жизнь – в однокомнатной квартире, на зарплату, и пусть радуются хорошей погоде.
– И на кой черт тогда мы землю копытами рыли? – пробормотал Филимон. – Санитаром в морге и воспитательницей в детском саду дети и так могли стать, без нас.
– Могли, – кивнул Абакар. – Но мы не им позвонили. Знаешь, чего у них никогда не будет? Заносчивости нищеты.
– Давай сегодня обойдемся без философии, – предложил Филимон, укоризненно покачав головой. – Молча выпьем. Поехали?
– Давай, – согласился Абакар, но потом не удержался, погрозил пальцем: – Знаешь почему нам было так вкусно заглатывать жизнь с ее дерьмом и радостями? От унижений спасала заносчивость нищеты – мы никогда не пресмыкались. Именно из этой заносчивости потом вырастает благородство быть всегда и во всем свободным.
– Ёк! – щелкнул языком Филимон, опять наливая. – Такой облом: не выросло у нас ничего, так, спина почесалась в юности, а вместо крыльев – горб наработался. А уж какими мы были нищими! А какими заносчивыми! Вот ты. Кем хотел стать в детстве?