Когда Томас писал «Утопию», ему представлялось государство, управляемое мудрыми людьми. Но, воображая себе будущее, он не сомневался, что такая решительная перемена, какую предлагал Лютер, может принести только бедствия и кровопролитие, уничтожение института, пусть не идеального, но имеющего корни в праведности. Казалось, Лютер хочет уничтожить католическую церковь, погубив при этом таких столь же решительных людей, как он сам, а затем воздвигнуть на ее месте другое здание, еще не испробованное, и оно, Томас в этом не сомневался, будет обладать всеми недостатками, какие присущи сейчас католической церкви.
Как предотвратить такую опасность? Только уничтожением еретиков, гарантией, что этой перемены не произойдет. Во имя многих, которым большая религиозная война принесет жестокие страдания, надо подвергнуть страданиям немногих из первых приверженцев этого учения. Наказать их в назидание другим. Тех, кто намерен следовать за ними, надо заставить бояться последствий.
Смерть, даже мучения нескольких – малая цена за смерть и мучения многих, за хаос, который, на его взгляд, несомненно, воцарится в мире, если к этому движению относиться терпимо.
Работая над «Утопией», Томас полагал, что в идеальном государстве необходима свобода веры; но прежде чем предоставить эту свободу, надо создать идеальное государство.
Он сам ежедневно терпит физические страдания. Его тело постоянно терзает власяница, а на сей раз он бичевал себя веревкой с узлами; в маленькой комнате, служащей ему спальней, он кладет голову на деревянный чурбан вместо подушки. Он убежден, что страдания тела ничто в сравнении с торжеством духа. Раз он считает, что еретиков нужно карать, то должен карать и себя. Он верит, что те, кто посвящает жизнь духовному делу, придают не больше значения телесным страданиям, чем он сам.
Эти мысли, считал он, пришли к нему как Божественное вдохновение. Он должен сделать все, что в его силах, для сохранения своей католической веры с корнями в Риме; ради этого он использовал в писаниях против Лютера все свои таланты. Он видел себя одним из тех, кто должен возглавить эту борьбу. Он не Эразм, который, бросив камень, разбивший стекло ортодоксальной мысли, убежал и спрятался, чтобы не пораниться осколками.
А теперь один из тех, с кем он должен сражаться – его зять; притом муж той, кого он любит больше всех на свете.
Вулси наблюдал за этим человеком с легкой усмешкой. Они расходились все дальше и дальше – он и заместитель казначея. Мор не одобрял политику кардинала и, не колеблясь, говорил об этом. «Человек он смелый, – думал Вулси, – но заблуждающийся; человек, которого могут высоко вознести его таланты, но чувства его препятствуют этому и несомненно уничтожат, потому что на политической арене надо служить только своим амбициям». А Томас часто думал о Вулси: «Умный человек, проницательный, очень одаренный, однако ставит славу выше чести и скорее будет служить своим амбициям, чем Богу».