– А папа когда-нибудь говорил с тобой о Клио? – вдруг пришло на ум спросить Фрэнсис.
Аурелия усмехнулась:
– Никогда. Нет, впрочем, однажды мы говорили о ней. После их первой встречи. Он что-то бормотал о какой-то слишком молодой для него женщине, об испытываемом им к ней уважении и о надежде встречаться с ней в будущем, хотя его возраст будет для этого препятствием. Их познакомили супруги Ван Фюрст, если мне не изменяет память. Потом Ричард о ней уже не упоминал вплоть до объявления о назначенной свадьбе. Тогда он по телефону осведомился о моих чувствах по этому поводу.
– Неужели?
– Именно так. Мы были в разводе уже достаточно долго. Ричард был вправе выбирать себе жену, какую пожелает, но все-таки обеспокоился тем, как я к этому отнесусь.
– И что ты ему сказала?
– А что я могла сказать? Сама подумай. Я ответила, что рада, раз он нашел наконец свое счастье, и поздравила.
– И благословила их брак?
– А как иначе? Я не хотела портить ему жизнь ни тогда, когда уходила от него, ни после разрыва. Наш брак, в конце концов, не получился, но не из-за того, что Ричард был плохим мужем.
– А потом о Клио вы больше не говорили? Ведь вы же не жили с папой на разных полюсах земли. Вы же регулярно встречались.
– Конечно. Большей частью мы говорили о вас, наших девочках, о том, посылать ли вас в летние лагеря, где вам лучше учиться, в Нью-Йорке или здесь, причем мы редко расходились во мнениях. Пару раз я ему намекала на то, что Клио слишком жестоко относится к вам, но он мои намеки не воспринимал.
– А ты не настаивала? Почему?
– Потому, что это была глухая стена, в которую биться бесполезно. Я помнила наизусть каждую твою жалобу на мачеху – а ты уже тогда отлично могла сформулировать свои претензии, почти как взрослая. Но ваши конфликты с мачехой по поводу нижнего белья или ваших нарядов для детских праздников вряд ли могли взволновать Ричарда.
Таких мелких, но весьма болезненных конфликтов случалось множество на протяжении коротких месяцев их общения с мачехой, но разве сейчас время вспоминать о них и требовать ответа от родной матери, почему та не потребовала от отца защитить своих дочерей? Какая мелочность, какая сентиментальность! Фрэнсис стало стыдно за себя, за такие свои мысли.
– Но ты не думай, что я вас не защищала, не откликалась на каждую вашу жалобу, не высказывала ее вашему отцу, пусть другими словами, но так, чтобы смысл все равно был ему ясен.
– И что?
– Любовь к Клио была вроде затычки в его ушах. – Аурелия осушила свой стакан и вновь взялась за бутылку, в которой оставалось совсем на донышке. – Мне неудобно говорить о покойной плохо, но и хорошего сказать нечего. Поэтому будем соблюдать мудрое, старинное правило – лучше помолчим и молча выпьем, – добавила она, подмигнув дочери, словно веселая разбитная подружка.