Вот ведь занятно: все плохо, в стране такие дела творятся, а он чувствует себя помолодевшим лет на десять. Прав Пушкин: есть упоение в бою…
Это Георгий мог растеряться – но ему-то теряться смешно. Он понял, что произошло, сразу же – в ту минуту, когда маршал Жуков швырнул Берию лицом на полированную крышку стола. Товарищи по партии не блистали разнообразием сценариев. Достаточно было промедлить тогда, в тридцать седьмом, совсем немного, и к ним на заседание мог бы так же вломиться маршал Тухачевский с друзьями-генералами, торжествующе переглядываясь с соратниками из Политбюро. А Ежову они тогда доверяли так же, как теперь – Хрущеву. Все повторяется внешне – но значит ли это, что повторяется и внутренняя суть?
Прав Георгий: к власти пришли друзья, вот только неизвестно чьи. Во главе всех партийных оппозиций всегда стояли чьи-то друзья. К сожалению, чьи именно – определялось обычно с большим опозданием. Хотя… выбор не поражал разнообразием. Троцкий, Тухачевский, полдюжины других кандидатов в диктаторы, а за ними маячила польская разведка, английская разведка, немецкая разведка, японская… по отдельности, попарно или все вместе. После войны к «тайным друзьям» прибавились американцы.
Горько признавать, но это была старая добрая традиция большевистской партии, которая пошла еще от тех, кто в семнадцатом вернулся из эмиграции и сразу же захватил ведущие партийные посты. Они не брезговали подрабатывать разведкой, когда были против правительства, и кое-кто не отказался от этого заработка, став правительством. Тем более что очень скоро многие соратники Ильича вернулись в позицию «против» и в поисках поддержки привычно обратили взор за линию границы. В этой среде агентов всех разведок и правительств мира всегда было как головастиков в пруду. И просто агентов, и политических агентов, которых очень трудно в чем-либо уличить.
С просто агентами более-менее разобрались в тридцать седьмом. Щепок у Ежова было больше, чем леса, но ему поневоле пришлось заниматься и настоящей работой. Сталин настолько плотно курировал его деятельность, что по некоторым особо важным делам проводил фактически собственное следствие и сам указывал, кого брать. В чем-чем, а в этом Коба разбирался: партийной контрразведкой он начал заниматься еще в 1905 году и с удовольствием рассказывал, кого и каким образом они тогда изобличили. Да и объективные обстоятельства требовали: к Сталину стекалась вся информация, а Ежову положено было знать далеко не все, поэтому Кобе поневоле приходилось выполнять и следственную работу. Даже Молотов не знал, о чем говорили с ним такие люди, как Раковский и Радек, но после встречи со Сталиным они начинали давать показания.