В зеленой еще траве лежали желтые листья, словно золотые иконы. У нас в горнице в переднем углу висит икона, срисованная с иконы Рублева. Печь занимает четвертую часть жилого помещения, в ней можно мыться и греться после того, как испекут хлеб. Пол выстлан широкими досками, немного черноватыми от времени.
Я сидела на крыльце и невольно поджидала Николу, я еще надеялась на его возвращение. Отец вышел из дома и сел рядом со мной. Мы стали рассматривать новый, каменный собор с золотистым куполом. Возле него толпилась воскресная кучка прихожан. Звон колоколов иногда радовал тишину своим вниманием. Платки, сарафаны были одеты на женщинах. Редкая женщина была в кокошнике. На мужчинах высокие лапти, длинные рубахи, подпоясанные веревкой или ремнем. А на Николе уже золотой ремешок, словно золотой гребешок у петуха.
– Отец, Никола боярыне служит, – нарушала я тишину вместо колокола.
– Это верно. Хорошо, что ты это узнала, – сказал отец и тяжело вздохнул.
– А ты чего вздыхаешь? – не удержалась я от вопроса.
– Эх, Кателира, знавал я нашу боярыню, служил ей верой и правдой, да состарился.
– Отец, и не старый ты, твои ровесники мужики седые, а ты молодой еще, русоволосый. А меня сегодня боярыня хлыстом отходила.
– Эх, мать ее! Помалкивай!
– Знамо дело, промолчу, но отмщу! – воскликнула я.
– А вот этого делать не надо. Тебе еще хуже будет, забьют тебя розгами.
– А я замуж пойду за боярина, и не забьют.
– Эх, куда хватила! Очнись, дочь!
– Тогда служанкой в боярский дом пойду.
– Это можно, слуг они завсегда любят, но кто тебя возьмет?
– А я Николу попрошу, он за меня словечко и замолвит.
– Замолвит, так замолвит, – сказал отец, закряхтел и поднялся с крыльца.
Я стала думать, как понравиться боярину, во что одеться. Одежды такой, как у боярыни у меня никогда не было. Я взяла деревянное ведро, поставила его на голову и стала ходить по двору. Мать увидел, закричала:
– Кателира ведро расколешь, протекать станет!
– Матушка, я статной боярыней хочу быть.
– Ты и так не последняя невеста, приданное у тебя есть. Очнись! – Крикнула мать и пошла к корове, которую пригнал пастух.
Я погладила кормилицу, она меня не ругала.
Отец мой конюхом служил у бояр. Боярыню возил, а теперь уж она его с собой не брала. Он все больше навоз из конюшни выносил, да за лошадьми ухаживал. А я к рукоделью была приучена, могла рубаху сшить и расшить ее. Первую рубаху я отцу сшила, да так ее узорами вышила, что боярыня вновь взяла отца на облучок своей повозки. Я тогда расшила рубаху для боярина. Да и поднесла ее боярыне. Она меня плетью хлестнула в знак благодарности, да рассмеялась громко.